Незаметная ловушка многодетности, или о нелюбовной дискуссии вокруг любви. Протоиерей павел великанов

«Если бы вы задали мне вопрос: отец Павел, а любите ли вы себя, я бы без колебаний ответил: конечно же, да! После чего я поставил бы запятую и продолжил: человек, который не любит себя, хулит Бога». С такого парадоксального утверждения начал разговорпротоиерей Павел Великанов, кандидат богословия, настоятель Пятницкого подворья Троице-Сергиевой Лавры в Сергиевом Посаде. Но как полюбить себя, если от осознания собственной греховности опускаются руки? Как не скатиться в другую крайность и не возлюбить собственное несовершенство? В беседе с отцом Павлом мы пытались найти ответы на эти вопросы.

Восторженные влюбленные

— Постойте, но как я могу хулить Бога, если именно Бога я и хочу возлюбить? Бога, а не себя!

— Бог привел тебя в этот мир с какой-то задумкой. Бог в тебя верит. Раз ты до сих пор живешь, можешь что-то делать, значит, Бог на тебя возлагает какие-то надежды. Что значит «я себя не люблю»? Это значит, что я решительно отвергаю все, что во мне есть. Тем самым я клевещу на творение Божие. Поэтому позиция полного самоуничижения не имеет никакого отношения к христианству. Христианство утверждает прямо противоположное: если мы не научились правильно любить себя, мы никогда не сможем любить ближних, не сможем любить Бога. От чего-то же надо отталкиваться.

— А как это — правильно себя любить?

— Правильная любовь к себе — это желание себе того, что уйдет с тобой в вечность. Это самый простой и понятный критерий. Вот пример: молодой человек встречает девушку и в нее жутко влюбляется. Он понимает, что она для него все содержание жизни. Если его спросить, любит ли он себя, он скажет: нет, я ее люблю, я весь в ней.

— Я даже знаю, что ответит на это девушка. Ей это очень быстро надоест. Рядом должен быть интересный человек.

— Да! Рядом должен быть человек, который есть! Потому что ситуация, когда вы есть только в другом, означает, что вас нет. Девушка даже не будет знать — кто вы, где вы, с кем она общается.

Влюбленность — это такой стартер, который подает в двигатель высокий ток, чтобы холодный движок закрутился. Стартер силой заставляет мотор работать. Нужен мощный вброс гормонов, чтобы вырвать человека из его привычного болота. Но ведь невозможно жить на постоянной стимуляции. Надо искать какую-то естественную форму жизни и, уже находясь в ней, дальше двигаться. Когда человек приходит к Богу, он чаще всего проходит этот романтический период в Церкви, когда все прекрасно. Вы говорите, что девушке такой молодой человек неинтересен. Но и в практической церковной жизни такой человек представляет мало интереса. Потому, что его в Церкви нет, он еще не появился как деятель, как активный субъект церковной жизни.

— Что стоит за таким экзальтированным и болезненным самоотречением человека?

— Чаще всего это экзальтированное самоотречение в любви есть перевернутая сторона человеческого эгоизма. Все равно человек в этом состоянии ищет своего. В нем не произошла та глубинная транс-формация, когда человек любит не потому, что он что-то от этого получает, а просто любит. И это для него становится единственно возможным нормальным состоянием.

— И это становится тем самым двигателем…

— …на котором можно въехать в Царствие Небесное!

Несчастные грешники

— Вот приходит к вам человек и говорит: батюшка, ох, грешен я! Вчера пил, сегодня пил и завтра пить буду. Каюсь, ненавижу себя, конченный я человек, батюшка. Что вы делаете в таком случае?

— Здесь нет и не может быть линейного подхода. Нельзя сказать — не пей, а то предам анафеме! Необходимо разобраться, почему человек начал заливать себя спиртным. Как правило, совсем плохие люди не пьют. Внутри есть глубинный конфликт между представлением о том, как должно быть, и реальностью, и этот конфликт собственными силами оказывается неразрешим. Поэтому первое, что здесь надо сделать, — помочь человеку найти в себе то лучшее, за что он может зацепиться. Надо помочь ему снова полюбить себя — только не пьяницу, а правильного, настоящего. Дать шанс. Здесь важно отыскать внутри такие стороны личности, куда Бога не стыдно пригласить, — и, поверьте, Он придет. Как только наладится общение между личностью и Господом, дальше работать будет проще.

— За что человек может зацепиться?

— А зацепиться он может только за себя самого — правильного, или былого, или желанного, но неосуществленного.

У святого Иоанна Кронштадтского был случай, когда он пришел в дом молодого рабочего, который пил. Дома была только измотанная жена с малыми детьми. Он присел, взял детей на руки, приголубил. Тут вваливается пьяный муж, видит священника, мрачнеет — что тебе тут надо, поп? А тот ему и говорит: посмотри, в каком раю ты живешь: милая супруга, замечательные детки, смотри, как все они тебя любят. Не меняй, пожалуйста, этот рай на смрад кабака. И тот протрезвел, расплакался. В общем, жизнь поменялась. Но, конечно же, здесь важна явная харизма огромной любви святого Иоанна, которая проникала сразу в сердце.

Благочестивые ненастоящие

— Где же разница между правильной и неправильной любовью к себе?

— Я сейчас попробую провести границу между двумя этими понятиями. Правильная любовь к себе выводит к источнику того, что только и можно любить, — к Богу. Если я люблю смотреть на картины великих художников, я люблю себя за то, что эти картины мне свидетельствуют о том, Кто является источником всякой красоты. А если мне нравится что-то неправильное, греховное, что, как я знаю, не войдет со мной в Царствие Небесное, я понимаю, что тем самым себя разрушаю.

Самовлюбленность — это отсутствие иерархии, когда я являюсь центром мироздания, а весь этот мир существует для того, чтобы мне было хорошо. Вот я считаю, что мне хорошо блудить, и это правильно в моей системе координат, потому что я же сам ее выстраиваю. Правильная же любовь всегда иерархична. Ты принимаешь то, что в тебе заложено Богом. Человек, правильно любящий себя, любит не себя самого в данный момент, он любит Божественный замысел о себе.

Этот замысел и будет соответствовать по-настоящему подлинной реальности, сотворенной Богом. Эгоист же создает вокруг себя некую виртуальную вселенную, которая оказывается в неизбежной конфронтации с объективной реальностью. Любая зацикленность на себе, сознание того, что ты находишься в центре мироздания, приводит к убеждению, что и Бог тоже является обслуживающей тебя структурой. Не Он в центре, а ты в центре. А Он не более чем инструмент для достижения тобой личного спасения.

— Но как отличить настоящее от ненастоящего?

— Не так давно у меня был такой случай. К нам пришел человек на исповедь со стандартным спис-ком грехов. Все это умиленно, покаянно было изложено. Наконец я его спросил: «Скажите, а что вас на самом деле беспокоит?». И я получил потрясающий ответ: «Ой, батюшка, я не могу вам рассказать, мне так стыдно». То есть все множество грехов, которые были изложены в весьма патетической форме, никакого отношения к его реальной жизни не имели. Это была просто благочестивая отговорка, чтобы его допустили до причастия. А когда речь пошла о том, чем он на самом деле живет, ему стало так стыдно, что он даже побоялся об этом говорить. Это религиозное лицемерие, то самое, в чем Спаситель обвинял в свое время фарисеев и саддукеев, та самая закваска, которой Он призывал избегать всеми способами.

— Но ведь этот человек все же хотел покаяться?

— Это вопрос того, что мы вкладываем в само понятие церковного покаяния. На самом деле нормальный человек много каяться не может. Невозможно еженедельно устраивать дома генеральную уборку. Вы с ума сойдете. А покаяние — это даже не генеральная уборка. Покаяние это когда до вас доходит, что вам надо одну стену сломать, крышу снести и надстроить еще один этаж. Вот это покаяние. В результате покаяния появляется новый человек. Но вы не можете сносить все, чем вы живете, постоянно. Вообще, в нормальной церковной жизни настоящее покаяние у человека происходит, когда он приходит в церковь, к Богу. Оно выражается в крещении или в Таинстве Покаяния, после чего он больше по-старому не живет. У него меняется все — круг общения, привычки, уклад. У того, кто глубоко покаялся, не возникает желания вернуться обратно, как пес на своюблевотину (2 Пет 2:22).

— И держит его как раз чувство любви к себе?

— Конечно! Ты здесь обрел себя настоящего. Когда ты посмотрел в сторону Бога, у тебя появился объективный критерий отделения себя фальшивого от себя настоящего. Настоящий — это богоданный я, который может быть развит в тот идеал, которым Бог тебя задумал. Такой человек становится интересен для других, потому что в нем начинает просвечивать искра Божия, то, ради чего человек пришел в этот мир.

— А что вы сказали тому человеку, который вам так и не покаялся?

— Договорился с ним, что он придет, когда дозреет и все обдумает.

— Пришел?

— Да, конечно!

Упрямые плохие

— Как вы, священник, ищете в человеке эту подлинную божественную личность?

— Есть предельно простое правило: пока человек жив — он небезнадежен; иначе зачем Бог его здесь держит? Значит, в нем есть искра, которая где-то в глубине тлеет. А вот как ее найти — это вопрос не только пастырского опыта, но и реального соучастия Божественной благодати в духовном окормлении. Здесь не может быть универсальных рецептов.

— Вы можете привести пример такого возвращения человека к самому себе?

— Представим себе некую молодую женщину, которая много лет ходит в церковь. У нее хронические проблемы в семье с мужем. Ее ничего не радует, она считает себя полностью безнадежной и как жена, и как христианка. Муж, естественно, неверующий. Вся ее религиозность его в лучшем случае раздражает. Общаясь с ней, понимаешь, что она ищет волшебный ключик, для того чтобы этот нелюбимый муж или куда-то исчез или стал таким, каким она его хочет видеть. И первое, и второе — суть разновидности все того же эгоизма: «Я хочу!» Оказывается, что основная проблема конфликта — борьба за власть в семье. Уступать никто не хочет. Я в таких случаях пытаюсь напомнить человеку о том, что такое христианский брак. Ведь в нем муж — глава, который несет ответственность за всю семью. Когда женщина осознает это, она постепенно, очень медленно меняет свое поведение. И тут начинают появляться проблески. Она уже меньше достает мужа своими претензиями, муж вдруг начинает замечать присутствие жены. Ей самой становится легче, поскольку определенная часть полномочий в семье делегируется мужу. У нее появляется время для занятий тем, что ей интересно. В результате она успокаивается и примиряется с ситуацией. Как оказалось, жить в общем-то можно. Острота перешла в стабильность. Но все эти процессы — очень медленные, волшебных кнопочек нет.

— Эта женщина стала лучше?

— Понимаете, в Церкви нет простых понятий — лучше, хуже. Философ Григорий Сковорода писал: самое главное — найти сродность. Все наши беды от того, что мы не ищем сродности — соответствия тому Божественному замыслу, который есть у Бога в отношении нас. Если у нас остается одно покаяние, только одно утверждение «я плохой, и все тут», это нас ни к чему не приведет. Ты плохой зачем? Чтобы быть плохим? Но в Церкви нет культивирования плохости как самодовлеющей ценности. Нет! В Церкви есть культивирование святости. А грех — это то, что мешает приближению к святости. Грех — это те тормоза, которые надо снять, это глубинные зажимы, искривления человеческой души, которые не дают этому бутону раскрыться. Вот это есть грех.

Милые самовлюбленные

— Бывают ли ситуации, когда вам, наоборот, приходится разрушать чью-то любовь к себе? Как вы узнаете, что это надо сделать?

— Самодостаточность на лице написана. Такой человек мил, но совершенно закрыт. Это значит, что внутри он уже гниет. Этому человеку Бог уже не нужен. Обычно главным показателем такого состояния являются самые обычные формальные вещи: как часто человек ходит в храм, молится, соблюдает посты. Такие люди, как правило, уже «над» этим. У них свой VIP-коридор ко спасению, как они считают. Они свое «отработали». У меня все отлично, думают такие люди, вот только забыл одну мелочь подчистить. Как правило, речь идет о позорных падениях в грехи «низшего эшелона». Отсюда и надо начинать археологические раскопки.

— Как вы различаете милого и обаятельного от человека, поистине исполненного любовью? Оба ведь милы?

— Исполненные любовью редко бывают милыми. Как говорил известный богослов Сергей Фудель, «только на крючке страдания выуживается любовь».

И первый, и второй относятся друг к другу примерно так же, как любитель порыбачить с супер-пупер удочками, вылавливающий двух карасей, относится к деревенскому мужику с самодельной удочкой, которой тот сазанов тягает.

— Как вы поступаете с такими милыми?

— С милыми-то? По-разному. Иногда достаточно жёстко. Он ожидает симметричного своей «милости» милого обращения, а c ним не церемонятся. Иногда можно и нужно прогнать с исповеди. А дальше — по ситуации. Обычно я оставляю его в покое до того момента, когда Господь его посетит в формате хардкор, а это, как правило, неизбежно.

— Как это — в формате хардкор?

— Скорби, наши любимые миссионеры и духовные просветители. Речь не о будничных, а о серьезных скорбях: неожиданных смертях близких, неизлечимых болезнях, потере всего состояния и так далее.

— Что с таким человеком в этом случае происходит?

— Зависит от человека. Кто-то сломается, кто-то опомнится. По-разному бывает. Но самодовольство исчезает сразу. Начинается бунт с промежутками покаяния, и вот здесь уже можно о чем-то говорить. Я обычно сразу говорю, что все хорошо. Если перешел на новый уровень, значит, не безнадежен. Человеку надо суметь принять эту реальность как Богом данную и встраиваться в новую жизнь.

— Вы можете привести конкретный пример?

— Хорошо. У одного прихожанина заболела раком преуспевающая жена. А они только что достроили огромный коттедж. Начались муки лечения, бесконечные сеансы химии и поездки на операции за границу. Весь былой миф о благополучии и счастье рухнул в один миг. И эта ситуация уже длится второй десяток лет. Высокопрофессиональная стирка души. В итоге: Бог стал очень востребован. Не формально, а по сути. Появилось умение жить и радоваться жизни в скорби. Благодарить за каждый подаренный день, которого могло и не быть. Изменились отношения между супругами. Появилось не лицемерное, а настоящее прощение друг друга за все те безобразия, которые творили, когда жизнь мазали маслом на бутерброд.

— Не слишком ли это жестоко?

Беседовала Ольга Андреева

О многодетности и адекватности

Несмотря на то что про многодетность вышло уже достаточно публикаций, Денису Собуру, преподавателю ПСТГУ, удалось, на наш взгляд, сказать нечто новое.

Уже много дней я пытаюсь высказаться по поводу интервью о. Павла Великанова. Пытаюсь и не могу. «Не то», слышу я голос того самого Мюнхгаузена… Да, в этой дискуссии было сказано очень много верного. Причем с обеих сторон. Но поскольку тема болезненная, то каждый подсознательно пытается выразить свою личную боль. А если человек говорит о боли, ему нужны принятие и поддержка, а не контраргументы. Именно поэтому аргументы в большинстве своем не будут услышаны. Диалог осложняется и тем, что нельзя создать общее пособие по христианской жизни для всех. Все люди разные, и, что еще важнее, все в своей жизни проходят разные стадии. А мы занимаемся тем, что создаем пособие для самолечения, которое должно быть всеобъемлющим. А самолечением заниматься нельзя. Нельзя, но необходимо.

В любой области человеческой деятельности нам нужны учителя. Христианская жизнь здесь не является исключением. Да, Бог мог бы научать людей непосредственно. Но Он избрал другой путь. Он устроил мир так, чтобы люди учились от других людей. И даже Сам для этого стал человеком. Да, случается и непосредственное вмешательство Бога, но это скорее исключение, чудо, чем общее правило.

Решай сама

Сегодня очень часто можно услышать эти слова, перекладывающие ответственность на человека. Считается, и не без оснований, что человек сам в состоянии адекватно оценить ситуацию. Но ведь это не всегда верно. Новый Завет довольно часто говорит о том, что слишком многое в нашем поведении определяется нашим окружением «Разве не знаете, что малая закваска квасит все тесто?» (1 Кор 5:6). У нас очень любят фразу «Антоний, себе внемли», забывая то огромное внимание, которое апостол Павел уделял строительству общины. Это в теории человек решает все сам, исходя из своих личных убеждений. Этакий сферический конь в вакууме. На практике же мы весьма и весьма прислушиваемся к окружению. И когда, например, парень бросает своей подруге «решай сама, что ты будешь делать с зачатым ребенком», он не ее свободный выбор поддерживает, а просто отказывается от собственной ответственности за ребенка, отцом которого он неожиданно стал. И услышав такие слова, она будет опираться на его выбор, за которым стоит, что этот ребенок ему не нужен…

В идущей дискуссии о многодетности часто звучат слова, что супруги должны сами решать, сколько детей иметь. Это, конечно, верно, особенно в теории. Но на практике это приводит к тому, что супруги просто начинают искать образцы поведения в другом месте. Если у нас нет модели христианской семьи, мы возьмем его в другом месте. Вот я на днях был на свадьбе у коллеги. Образ нормальной семьи для светских 25-летних — это пожить друг с другом несколько лет до брака, купить машину, жениться, обеспечить себя материально, а ближе к 30 задуматься о детях. Ведь сначала нужна самореализация, образование, и вообще я почувствую себя старухой, если у меня появятся дети. Одни пеленки/памперсы и деградация. Такой образ жизни действительно адекватен сегодняшнему миру. Вопрос, насколько он адекватен Евангелию.

Христианская адекватность

Обсуждая многодетность, критики справедливо указывают то, что в Новом Завете нет призыва «рожайте как можно больше». Некоторые даже говорят о том, что многодетность – антихристианское понятие. В том смысле, что «анти» означает «вместо». И разговор о Христе подменяется разговором о количестве детей. И, наверно, формально, в теории они правы. Я не специалист в лингвистике, но, на взгляд профана, «плодитесь» — значит давайте плод, рожайте детей, не важно, сколько. «Размножайтесь» – рожайте детей больше, чем родителей. При нынешней низкой смертности и три ребенка — это обычно «размножайтесь». Призыв апостола Павла спасаться через чадородие тоже не о многодетности. (Ср. толкование Златоуста на этот стих: « Бог дал ей немалое утешение, именно – рождение детей. Но это есть (дело) природы, – скажешь ты . И то (произошло от влияния) природы; ей даровано не только то (что зависит от природы), но и то, что относится к воспитанию детей . «Если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием», то есть, если после рождения сохранят себя в любви и чистоте. В том не малая, но весьма великая будет состоять для них награда, что они воспитали ратоборцев Христу. Святынею он называет праведную жизнь, а целомудрием пристойность».)

Но могу ли я согласиться с тем, что критики правы? Нет, не могу. Потому что, поразмыслив, я не нашел в Новом Завете призыва к большинству чинов святости. Монашество? Является ли жизнь египетских подвижников, особенно в Темнице, описанной прп. Иоанном Лествичником, сутью Нового Завета? Мне так не кажется. Напротив, мне там очень четко слышны отзвуки дуализма с его гнушением плотью. Благоверные князья? Да вроде тоже нет, Христос политикой не занимался. Мученики? Сколько сегодня лайков в «Фейсбуке собрали» бы тексты, объясняющие св. Софии, что не надо позволять издеваться над детьми и вообще это все внешнее, а главное — любовь внутри семьи. Юродивые – вообще без комментариев. В общем, сплошной неадекват. А тем не менее, христиане шли и по сей день идут этими путями. И, думаю, что не без оснований считают свой путь исполнением Нового Завета, хотя явно там это и не прописано.

Возмущение многодетных

Прочитав множество комментариев, я, кажется, понял, что вызвало возмущение многодетных — реальных людей, с которыми я знаком, а не сильных мира сего, которые вместо обсуждения болезненной темы пытаются все запретить. По сути о. Павел Великанов поставил вопрос: является ли многодетность путем к святости. Естественно, автоматически она не спасает – это очевидно всем. Точно так же, как автоматически не спасает жизнь в монастыре или работа врачом. И, вместе с тем, многодетность — один из тех немногих идеалов, которые достижимы в миру, особенно для женщин. Ведь для человека нормально стремиться к подвигу, к святости. Нельзя лишать его идеала, заменяя расплывчатыми «подражайте Христу» или «имейте любовь».

И те, кто идет путем многодетности, чувствуют, что на этом пути им споспешествует Бог и это действительно их призвание. Они и так постоянно слышат от близких: «Вы что, с ума сошли, сколько можно рожать???». А супруги действительно так спасаются. Ведь далеко не всегда многодетность является символом нищеты. И часто именно многодетная семья позволяет лучше раскрыть в ребенке то, что в нем заложено. Ведь личность раскрывается в отношениях. И адекватное воспитание одного или двух детей — это действительно очень трудно. Одного — из-за того, что единственный ребенок «становится недопустимым центром человеческой ячейки» (не удержался от ссылки на Макаренко). Двух – из-за постоянного противоборства и противопоставления. Но после третьего эти проблемы смягчаются (хотя и растет общая психологическая нагрузка на родителей). А дальше возникают уже довольно нелинейные вещи, которые вряд ли будут описаны в ближайшем будущем. Вряд ли — потому, что там мы имеем дело со сложной динамической системой, в которой важно все: и разница в возрасте, и пол детей, и психологическое состояние родителей. Вот о последнем и хочется поговорить отдельно.

Откуда берутся семейные проблемы?

К сожалению, из прочтения статьи о. Павла Великанова действительно можно сделать вывод, будто именно многодетность является причиной семейных проблем. Я не уверен, что это так. Изучение семейной психологии привело меня к выводу, что семей без проблем не бывает. Большинство из нас были воспитаны не святыми родителями. А значит, их страсти не могли не нанести ударов по нашей собственной психике. Не в том смысле, что все мы психопаты. А в том, что в каждом из нас достаточно проблем, решение которых может лежать как в области духовной брани, так и в той области души, которая неплохо описана психологией. Однако если человек живет в достаточно комфортных условиях, все эти проблемы достаточно успешно можно игнорировать. Когда же нагрузка на человека вырастает, эти проблемы начинают явно проявляться. И действительно, когда человек берет неадекватную своему состоянию нагрузку, он ломается. Для либерального крыла это очевидно, а для консервативного просто процитирую Лествицу: «Есть мужественные души, которые, от сильной любви к Богу и смирения сердца покушаются на делания, превосходящие силу их; но есть и гордые сердца, которые отваживаются на такие же предприятия. А враги наши часто нарочно для того подущают нас на такие дела, которые выше нашей силы, чтобы мы, не получивши успеха в них, впали бы в уныние, и оставили даже те дела, которые соразмерны нашим силам, и таким образом сделались бы посмешищем наших врагов» (Слово 26 «О рассуждении помыслов, страстей и добродетелей», 121).

Я подозреваю, что таких сломавшихся семей очень много. И статья о. Павла Великанова — это боль именно о них. И именно к ним обращен призыв: остановитесь, задумайтесь, разберитесь со своими проблемами. Но, к сожалению, решения особо и не предлагается. Снизьте нагрузку — и все само выправится. Но скорее всего — не выправится, к сожалению. Это как с переломом ноги: действительно, нельзя заставлять бегать человека с переломом. Но нельзя и сказать ему – ложись на кровать и лежи, и нога твоя заживет. Заживет, конечно, но как именно она заживет? А для того чтобы реально вылечиться, помимо покоя и отдыха нужно идти к врачу.

Где найти врача?

Дискуссия о многодетности, как и многие другие, разбивается о противоречие между общим и частным. Допустим, Всемирная ассоциация здравоохранения призывает нас больше ходить пешком. Это нормально. Было бы бессмысленно говорить, что организмы у всех разные, кому-то нужно больше ходить, кому-то меньше. Ну да, разные, но рекомендуется общая норма. В то же время очевидно, что человеку со сломанной ногой ходить не надо. Ему нужно ехать к врачу и получать индивидуальное лечение. Да и здоровому человеку не будет лишним зайти к хорошему специалисту и получить индивидуальные рекомендации. Все это очевидно.

Возмущение вызывает практика. Это когда люди приходят к врачу со сломанной ногой, а в больнице вместо рентгеновского аппарата висят иконы и врач произносит: «Здоровье всем дается от Бога. А если сломал ногу, то и здесь Его воля. Поэтому лечиться не надо, ходи дальше, терпи, смиряйся. А главное — молись, постись и Бог тебя исцелит. Когда-нибудь…» В случае врача и физической болезни легко увидеть подвох и заняться поисками другого врача. И оценить результат несложно, особенно поговорив с теми, кому удалось вылечить перелом. Да и нормальный врач имеет перед глазами опыт многих выздоровевших больных.

То недовольство, которое мы видим в «либеральном» крыле (термин взят условно, для простоты и не описывает сути явления), оно связано не только с теорией. Да, есть и теоретики, которые, вчера воцерковившись, сегодня пытаются все перекроить. Построить «адекватное», «разумное», доступное христианство. Много говорится о любви, но никакой практической схемы не предлагается. Дескать, можно не тратить время на любовь раба или наемника, а сразу полюбить сыновней любовью. Родить одного-двух, но зато воспитать идеально. Ведь Христу важно качество (С)… При этом примером зачастую становится «советская» семья, в которой все было хорошо, а критерием правильности являются квартира, машина, дача и высшее образование детей. И я полагаю, что именно проникновения такого взгляда на семью и боятся те, кто в лучших традициях Победоносцева пытается «подморозить» Россию, чтобы она не протухла.

Подвиг и разум

Основная проблема, как я ее вижу, это отсутствие адекватного понимания устройства семьи и сложностей при ее построении. Для получения гражданской профессии мы учимся в среднем лет 17. А построение семьи и вообще отношений мы считаем чем-то самоочевидным. Многие даже отрицают необходимость изучать это, называя это маловерием. Да, многие из нас видят «парадную» сторону многодетности. И, добавлю от себя, не хотят видеть ничего иного. Им важно, чтобы на вопрос «справляетесь?» звучало бодрое и улыбающееся «легко!». А вот о тех проблемах, которые возникали и возникают, об опыте их преодоления – практически ничего не известно. Это даже у тех, кто справился. А о тех, чьи семьи в итоге были разрушены, вообще говорить не принято. Они портят красивую статистику и проще о них забыть, сказав, что они сами виноваты. Никакого анализа, никаких советов, кроме «молиться/поститься/смиряться», не предлагается. И в этом контексте совет «снизить нагрузку» действительно способен приостановить развитие кризиса, но сам по себе не способен исцелить. А наша пастырская помощь ограничивается теми, кому помогает единственное в больнице лекарство.

Да, семейная психология в православии осталась практически не развитой. Но я предлагаю обратиться за аналогией к монашеской аскетике. Посмотреть, как монахи обустраивали свой путь ко спасению. Путь нам не подходит, но методологию вполне можно учесть.

Одну из основных добродетелей монаха Лествица видит в послушании, практически слепом. При этом поиску руководителя уделяется чудовищно мало – буквально один абзац. Я задумался: а почему это так? Да для любого человека очевидно, что учиться надо у более опытных. Приходя в вуз, студент не начинает поучать профессоров. Нет, он учится у них. Но почему так мало внимания выбору наставника? С вузами понятно: есть рейтинг, составленный по различным критериям, есть выпускники разных институтов и можно примерно оценить результат. Принимая в целом адекватность вуза, человек идет туда учиться. Но как быть с выбором наставника?

Немного покопавшись по теме послушания, я нашел ответ для себя. Когда о послушании писали те, кто шли среди первых (например автор, писавший под именем прп. Макария Великого), то речь шла исключительно о послушании Богу или сатане. О послушании духовнику речи не было. Но шло время, поколение сменяло поколение, опыт накапливался, система наставничества развивалась. И вот уже прп. Иоанн Кассиан Римлянин упоминает, что в наставники избирали только тех, кто сам прошел через серьезный опыт послушания. Видимо, поэтому Лествичник так мало уделяет внимания выбору наставника – был некий «знак качества» и за адекватность старцев отвечали те, кому было вверено управление монашеской жизнью.

Поняв это, я осознал, в чем проблема нашего сегодняшнего устройства: мы требуем высокой степени послушания врачам, которые сами ни у кого не учились. В большинстве своем есть теоретическое знание о том, какая должна быть семья. А если практика не соответствует, семью пытаются втиснуть в прокрустово ложе теории. Если говорить проще, то сегодняшняя пастырская педагогика (за исключением небольшого количества приходов) практически не имеет опыта в решении проблем больших семей. Можем ли мы считать опытным врача, который вылечил в жизни 1-2 перелома? Но в приходской жизни редко встречаются десятки действительно больших семей. И еще реже встречается время для серьезной индивидуальной пастырской работы с родителями. А если нет реального опыта, то его заменяют теории: раз у матушки N из M-ска все хорошо с десятью, то хватит себя жалеть. Бегите на сломанной ноге дальше.

Протестантский подход в Православии

Я подчеркну, что именно здесь, а не в вопросах контрацепции я вижу суть проблемы. Хотя тема контрацепции подчеркивает кризис учительства Церкви. За пределами административно-финансового контроля требования к духовенству от священноначалия практически отсутствуют. Священник на приходе может исповедовать любые взгляды (и даже ереси) от либеральных до ультраконсервативных. Главное, чтобы был порядок с документацией, финансами и не было крупных скандалов в СМИ. Вопросы веро- и нравоучения лежат вне сферы контроля, если формально в отчетах все хорошо. Удивительно, но нынешняя ситуация в русском православии весьма напоминает протестантский мир. В книгах протестантских психологов постоянно звучит этот мотив: найдите себе адекватную церковь. И у нас предлагается то же самое: найдите адекватного батюшку и у него причащайтесь. Правда, есть одно существенное отличие от западного протестантизма: там человек изначально знает, что можно и нужно выбирать. У нас же понимание, что «не все батюшки одинаково полезны», слишком многим досталось дорогой ценой. Ведь публично же это не объявляется (за исключением тех священнослужителей, кого за это считают маргиналами и запрещают публично выступать). Никто не предупреждает заранее: «Знаете, среди наших священников есть разные люди, включая и людей с серьезным медицинским диагнозом». Нет, новопришедших, наоборот, убеждают, что через любого батюшку обязан действовать Бог. В результате люди сами получают дорогой опыт неадекватного пастырства. И это та непроработанная боль, которая подспудно присутствует во всех дискуссиях.

Я заговорил о кризисе учительства Церкви по простой причине. О. Павел Великанов сказал о контрацепции ровно то, что написано в «Основах Социальной Концепции РПЦ» , которые соборно приняты 16 лет назад. И дискуссия показала, что за пересказ позиции, изложенной в этом документе, интервью могут удалить с портала. Что она несовместима с позицией редакции. Желание применить соборный документ к реальности оказывается крайним модернизмом. То есть было публично сказано, в том числе и маститыми пастырями, что учение Основ Социальной Концепции – ложное. И священники лучше знают, как правильно, а соборные документы — это что-то вроде советской конституции. Вроде бы она есть, но к реальности отношения не имеет. И ведь официальных выступлений высоких лиц в защиту Основ Социальной Концепции не последует. Даже в публичном пространстве. А уж в частной практике тем более, каждый пастырь волен делать все что угодно. И никого не волнует, осуждены ли эти взгляды Синодом (о младостарчестве, принуждении к отказу от супружеской жизни) или Гангрским собором (о гнушении супружескими отношениями). А раз этого нет, то и соборные документы имеют смысл лишь для самолечения, успокоения совести тех, что встретился с неадекватной пастырской практикой. Так, встречаясь с неадекватностью пастырей, можно хотя бы сослаться на учение Церкви. Правда, иногда его узнают слишком поздно…

Что делать?

Увы, но я вынужден констатировать: в моем православном окружении вопросы духовного руководства постепенно переходят в компетенцию психологов. Да, психолог — это дорого, но там человек начинает реально работать со своими проблемами. Это требует много времени, но реально помогает. Реально становится легче. Реально виден путь к решению застарелых семейных проблем. И это я о терапии взрослых. В области же воспитания детей это уже практически однозначно – книги психологов, верующих и не очень, помогают адекватно воспитывать детей и снимать ряд проблем, которые «православные» советы решить не могли.

Я не агитирую за психологов, отнюдь. Я был бы рад, если бы пастырская практика могла бы указывать человеку на его конкретные проблемы и оказывала бы помощь в их решении. Если бы пастырь имел хотя бы час-два в месяц на каждого прихожанина. Но реальность такая, какая она есть. И те проблемы семей, о которых пишет о. Павел Великанов, обычно не многодетные. Просто у многодетных они выглядят страшнее. Ну правда, если бросил с пятью детьми, то ужасно. А с одним-двумя – «нормально», все так живут. А если просто беременную первым, так «вообще ерунда», ничего страшного…

Я считаю, что для нормального движения семьи вперед недостаточно самоконтроля и свободы. Люди могут ошибаться в обе стороны. И здесь как никогда нужен адекватный взгляд со стороны. И обычно именно его и не хватает. Семью, взявшую на себя подвиг многодетности, постоянно пинают со всех сторон. И как только пожалуешься – тебя сразу же и обвиняют – сами виноваты. Но если не делиться своими тяготами с другими людьми, то они станут неудобоносимыми. Не потому, что они таковы по сути. А просто людям иногда нужно, чтоб их выслушали, дали теплый совет, забрали детей на пару дней и напоили родителей теплым чаем.

Да, можно родить одного-двух и жить спокойно. И много рассуждать про качество, которого якобы лишены многодетки. Но ведь большинство многодетных родителей знают, что это неправда. И трудности со временем станут меньше, но важно адекватно распределить нагрузку в трудные годы, когда, как говорил о. Максим Первозванский, «младшие дети уже родились, а старшие еще не выросли». Основное, что нужно многодетным семьям, это поддержка. И прежде всего психологическая. Чтобы были авторитетные люди, которые бы сказали: да, сейчас вам лучше передохнуть. Не из голых теорий, а из реальной практики разных семей. Те, кто поделился бы опытом: да, вот у нас было так же и мы чуть не развелись. Да, здесь мысль о новой беременности вызывала у меня ужас, но я сделала то и то, и все разрешилось. И на самом деле проблема была в … . А вот здесь мы несколько лет избегали зачатия детей, зная, что у нас недостаточно сил и мы не можем рисковать жизнью ребенка (это еще одна закрытая для обсуждения тема, ведь у нас в утробе умирает каждый четвертый ребенок, но все молчат, закрывая боль в себе).

Но, увы, большинство сегодня не умеют отличить адекватную усталость от хронической депрессии. А обратиться не к кому. Потому что в светских кругах скажут: конечно, проблема в детях, скорее останавливайтесь, даже два — это многовато. А в православных наоборот: вы не имеете права уставать, Бог вам помогает и у вас все будет хорошо автоматически.

Закончу на позитивной ноте. Семейная психология шагает по стране. Говорят, в Москве есть несколько хороших родительских клубов, которые в полузакрытом формате решают проблемы. Что интересно, в свое время эти клубы не избежали обвинения в сектантстве. Есть психологи, которые поднимают обсуждение важных тем. Вот тема пастырского выгорания еще недавно отрицалась принципиально, но сегодня начинают признавать ее существования. Недавно подняли тему психологического манипулирования . И вопросы созависимости активно обсуждают сегодня. Движутся и программы «12 шагов». Я уверен, что тема психологической поддержки семей, в том числе и многодетных, будет развиваться. Хорошие идеи, книги, мысли могут распространяться очень быстро. Главное, не закрывать глаза на проблему и не запрещать ее обсуждение. Иначе она все равно будет решаться, но без использования Нового Завета в качестве критерия правильности выбранного пути.

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Божественное посольство

Ольга Андреева. Чем еще важен этот момент?

Протоиерей Павел Великанов. Дело в том, что мы находимся в состоянии постоянного сползания. Наша жизнь – это постоянное размазывание, внутренняя деструкция, хроническая энтропия души. А в храме человек помимо разума, помимо своих чувств, помимо воли задействует другие силы. Потому что на самом деле не разум, не чувства и не воля определяют тот факт, что человек становится другим.

Вот он пришел в храм. Он пришел туда с некими мыслями, чувствами, переживаниями, с каким-то своим настроением, в каком-то своем внутреннем состоянии. Он отстоял службу и вышел из храма другим. Почему? Как? Никто не понимает, как это происходит, что там происходит. Но что-то происходит.

Я вам напомню классическое свидетельство митрополита Антония Сурожского о том, как некий человек пришел в православие. Когда он первый раз зашел в храм на службу, он почувствовал, что-то там такое есть странное, неожиданное для него. Он подумал и приписал это гипнотическому действию богослужения: запахам, голосу священника и так далее… Спустя некоторое время этот человек снова зашел в храм. В тот момент там не было службы, но он почувствовал, что вот это чувство – «что-то здесь есть» – оно оставалось. И для человека это стало удивительно мощным опытом, точкой входа в веру, в христианскую православную традицию. Это работает независимо от того, какие там – хорошие или плохие – священники, хор и так далее. Это все вторично, это может быть плохим, этого вообще может не быть, но в храме действует Бог. Храм – это дипломатическая миссия Бога на враждебной территории. Эту дипломатическую миссию, или это посольство, обслуживают по большей части какие-то двойные агенты, шпионы, предатели и все прочее, но статус этой территории все равно сохраняется неприкосновенным. Здесь Бог – Хозяин! Здесь Бог – Господь! Что бы там ни происходило, какие бы мерзавцы, предатели и лукавые люди все это ни обслуживали, все равно это Его хозяйство, и здесь Он взаимодействует с человеческой душой гораздо больше, чем где бы то ни было еще.

Это вообще очень интересная тема – что такое Церковь, как Церковь созидается, через кого Церковь выстраивается как Тело Христово. Это отдельный разговор. Но возвращаясь к тому, о чем мы с вами говорили, я хочу сказать: вот это простое хождение в храм, регулярное, смиренное подчинение церковному ритму жизни, во многом чисто внешнее подстраивание под православный, как сейчас говорят, стиль жизни, оказало мощнейшее воздействие на изменение моих ценностных ориентиров.

Ольга Андреева. Ваших личных?

Протоиерей Павел Великанов. Моей личной жизни, да. В тот момент в моей жизни вдруг стало появляться ощущение определенной тональности. С чем это можно сравнить? Вот, например, человек родился в семье, в которой слушают только попсу. Или только рок. Плохой, агрессивный, давящий рок. И ничего другого ребенок просто никогда не слышит! Все другое сознательно исключено. И вот представьте себе, что этот ребенок совершенно случайно попадает на концерт симфонической музыки, причем исполняется там что-нибудь такое, что, как говорится, душу вывернет наизнанку и свернет обратно. Что с этим ребенком будет, когда он вернется домой? Он услышит там свою родную попсу, но при этом он будет думать про себя: «Да, это все, конечно, хорошо, но музыка-то, оказывается, бывает совсем другой». У него появится вот это ощущение другой интонации, какой-то иной тональности, новой цветовой палитры…

Или давайте попробуем другое сравнение. Допустим, человек прожил всю жизнь в советской квартире, заставленной стандартными советскими стенками, продавленными диванами, ну и всем таким подобным. И вдруг – бац! – в какой-то момент этот человек попал в квартиру хорошего европейского дизайнера. А там каждая вещь – это вещь! Там цвет стен – вот это цвет! Не просто зелененьким покрашено, а оно так сделано, что у человека просто дух захватывает: «А-а-а!

Оказывается, может быть вот так!..» Он понимает, что сам так никогда стену красить не будет, не сможет по многим причинам. Но само это понимание – вот оно, оказывается, как может быть! – раскрывает ему глаза, переворачивает душу.

Так вот самое главное, что в моей жизни появилось после прихода в храм, это сознание того, что есть другой образ жизни. И причем было четкое понимание того, что это далеко не все, что тема далеко не исчерпана. Это как бы только внешнее, но там есть куда копать, есть куда прорываться. Есть еще и какие-то не совсем очевидные вещи. Хотя вроде все на поверхности, но там есть что-то такое, куда можно еще углубиться. Это и богослужение, и тексты, и таинства. Причем я хочу подчеркнуть, что в тот момент у меня было абсолютное непонимание того, что происходит в церкви. Я не был знаком даже с христианским катехизисом. Я и Евангелие в то время еще не открывал ни разу.

Ольга Андреева. Это ваши семнадцать, восемнадцать, девятнадцать лет? И вы работаете художником на обувной фабрике…

Протоиерей Павел Великанов. Да, семнадцать-восемнадцать лет, и я работаю художником на обувной фабрике. Да, да. И общаюсь я там с самыми простыми людьми, и получаю достаточно приличную зарплату, не помню сколько, рублей сто пятьдесят, сто шестьдесят – совершенно нормальная зарплата для того времени.

Я тогда учился вслепую печатать на механической машинке, потому что захотелось попробовать научиться самостоятельно. Вот, думал, пригодится. Потом, как выяснилось, пригодилось более чем. Чем я еще занимался? Рисовал, работал, помогал отцу в каких-то мелочах, просто жил – вызревал.

И после этого года я решил попробовать поступить в Калининское художественно-промышленное училище 6
Московское художественно-промышленное училище им. М. И. Калинина. Ныне – Колледж прикладного искусства МГХПА им. С. Г. Строганова.

Здесь, в Москве. Просто попробовать. Понятно было, что Репинку 7
Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина.

Я не потяну по многим причинам, но попробовать получить базовое художественное образование – почему бы и нет? Приехал. Познакомился с художниками. Поскольку мои родители были вхожи в этот круг, то меня здесь курировали некие художники, занимались со мной. И вот знаете, с одной стороны, я понимал, что мне чего-то такого хочется художественного, но с другой стороны – стал появляться интерес к Божественному, озадаченность чем-то религиозным. Художественное – это скорее была некая инерция жизненная, а религиозное – стало чем-то новым, какой-то новой надстройкой.

И каждый раз, когда я приезжал на очередной экзамен, – а экзамены проходили в здании неподалеку от метро «Новослободская», там сразу у выхода из метро есть замечательный храм преподобного Пимена Великого, – я заходил в храм, ставил свечечку, молился, как мог. Даже не помню, о чем молился, но такое было. И когда я в это училище не поступил, моя душа весьма возрадовалась. Потому что тогда я уже не вполне был уверен, что вообще хочу погружаться в художественную среду. Когда поближе удалось с этой средой познакомиться, то… Конечно, я и раньше знал, что художественная тусовка, мягко говоря, не блещет добродетельной жизнью, целомудрием и всем прочим. Но мне всегда казалось, что люди, которые занимаются великими, благородными, красивыми вещами, по идее, и сами должны были бы быть такими. А по факту оказывалось, что это люди, зачастую совершенно далекие от каких бы то ни было нравственных границ. И понимание глубиной внутренней лживости этой среды как-то не повышало привлекательности искусства вообще. Тем более когда ты в этом поваришься сам и начнешь представлять, чего там можно ждать.

И вот в это время, когда я готовился к поступлению и сдавал экзамены, я жил у одного художника, который был верующим. Ну, таким, знаете, условно верующим. У него там седьмая или девятая жена была, в общем, гулена был еще тот. И у него где-то в шкафу валялась книжка «Евангельская история в картинках», комикс такой. Это была протестантская книжечка (ну, это же не Кисловодск, а Москва, там все уже было). Я этот комикс, конечно, проглотил мигом. И вдруг все, что связано было с Христом и чего я толком еще совершенно не знал, выстроилось в ясную последовательность. Многое стало понятно: вот родился, вот проповедь Нагорная, вот предательство, вот Распятие, вот Воскресение. До этого был полный кавардак в голове, а тут все выстроилось. Я стал понимать, что все это не просто, что в этом котле «великого и божественного» много чего варится, и то, что там варится, требует особого отношения.

Тогда же мы с мамой, не помню почему, поехали в Ленинград. И там, в Александро-Невской лавре, мы купили Евангелие, изданное к тысячелетию Крещения Руси. Оно до сих пор у меня есть, это Евангелие. Разумеется, я сразу начал его читать. В дороге, на вокзале, в поезде… Вы знаете, я не мог оторваться, я его прочитал залпом. Я его читал и читал, и был готов под каждой строчкой расписаться и написать: «Да! Да! Да! Именно так!» Понятно, что много чего мне там было неясно, совершенно туманно. Но я понимал, что за этими строчками, за всеми этими утверждениями стоит Кто-то настолько тебе близкий, что ближе-то в жизни никого и не было, нет и не будет. Близкий не по крови, а именно по сути, по какой-то глубинной тональности; что-то настолько родное, что подобного опыта в жизни еще не было. Никакие другие книги и рядом не стояли. Складывалось такое ощущение – это мое! Вот кто-то за меня взял и написал то, что я на самом деле думал! Это уже потом я узнаю, что «душа человека – по природе христианка» 8
Утверждение раннехристианского философа Тертуллиана (II–III вв.).

И нет здесь ничего удивительного, кроме того, что все это происходит именно с тобой. Тогда я это Евангелие просто проглотил и сказал: «Да! Оно! Вот оно! Это мне нравится! Я согласен с этим, все правильно. Так и есть! Ради этого и жить стоит, не жалко и жизнь положить. А есть какие-то альтернативы? Есть ли еще что-то другое? Да вряд ли. Да и зачем они мне нужны, эти альтернативы!» – вот такой у меня был внутренний монолог.

И после этого, уже вернувшись домой, я понял, что совершенно не хочу ни в какие художники идти. Всякое желание, всякая тяга к этому у меня отодвинулись куда-то далеко, а потом и вовсе пропали.

Так сложилось, что как раз в это время я начал близко общаться с одним местным священником у нас дома, в Кисловодске. Он был очень молодой, энергичный, горячий. У нас с ним сложились хорошие, дружеские отношения. Я стал бывать у него дома, он к нам иногда заходил. А он, между прочим, был – да и остается – очень интересным человеком. Достаточно известный батюшка. Потомственный священник. Его отец тоже был из священнической семьи, его матушка, супруга – тоже была из духовного сословия. То есть он принадлежал к тому самому сословию духовенства, которое было практически уничтожено советской властью.

Ольга Андреева. Раз вы об этом заговорили, то у меня один очень важный вопрос возникает. Вот этот человек, священник, про которого вы рассказываете сейчас, тот самый, который родился в семье потомственных священников, насколько он отличается от человека современного? Что я хочу выяснить? Дело в том, что мне все больше и больше кажется, что современный человек меняется в каких-то своих базовых основаниях, душевных и духовных. Он меняется так серьезно и так глубоко, что все разговоры про новое информационное поле, научно-техническую революцию, прогресс и так далее как-то мало что объясняют. Все это, в конце концов, техника, а человек меняется не технически, а антропологически.

Я понимаю, что демократия – это когда все равны. Я понимаю, что при нашем демографическом взрыве количество «средних» людей увеличилось в разы. Но ведь дело не совсем в этом. Речь о том, что каждая культура, каждая цивилизация имеет некий свой собственный идеальный антропологический образ, ну, по крайне мере должна стремиться его иметь. Этот образ не то чтобы массово тиражируется, но он сохраняется в неких социальных стратах. Например, классический русский антропологический образ, мне кажется, как раз таки и сохранялся в среде духовенства и образованного дворянства. Это означало, что ребенок, родившийся в этом кругу, получал не только образование, но и некий ценностный образ личности со всем набором представлений о добре и зле, поведенческими реакциями, вообще всем набором представлений о должном, хорошем, правильном. И этот образ личности был безусловно принят культурой, как правильный. Более того, даже если некто из другой социальной среды, например, крестьянства, купечества, хотел преодолеть сословные различия, получить образование, ему было куда посмотреть, чтобы научиться.

Насколько я знаю, в Европе идеальный антропологический образ до сих пор сохраняется и передается выпускникам старинных университетов. И там джентльмена очень легко узнать на улице.

К чему это я? К тому, что, мне кажется, современная российская цивилизация утратила вот этот антропологический проект. Да, демократия, да, демография, да, новое информационное пространство, но у нас нет ни одной социальной страты, которая бы хранила этот идеальный человеческий образ. Поэтому мы не только не знаем, каким должен быть человек, но нам даже некуда посмотреть, не у кого научиться. Вы не могли бы поподробнее рассказать об этом вашем товарище, батюшке? Он был другой? Он нес в себе нечто от того старого целостного человеческого образа, на смену которому новый образ, к сожалению, пока не пришел?

Протоиерей Павел Великанов. Да, тот класс потомственных батюшек состоял из людей совершенно других, не похожих на нас. Да, вы правы. Они хранили в самих себе образ человека. Но я вам хочу сказать главное. Что этот образ определяет? Почему он так отличается от человека сегодняшнего? Я это начал понимать именно тогда, когда подружился с тем самым потомственным батюшкой. Я смотрел на него и просто тихо млел, буквально восхищался. Я был, знаете, просто в него влюблен. По одной простой причине: я видел, как он меня любит. Он так любил не только меня, я тут вообще был ни при чем. Это был его образ жизни, его природное отношение к другим, своего рода «генетическая память» поколений.

И я смотрел на него и постоянно ловил себя на мысли: «А я так не могу! Я так не умею. Я не могу так любить людей». Мне безумно хотелось быть таким же, но я не мог, я был другой. Почему?

И вот тогда я совершенно ясно и четко понял, что этот батюшка именно такой, потому что он – плоть от плоти церковной. Он просто воплощенная часть самой Церкви; в нем все было глубоко церковное. В нем не было этой самой пресловутой светскости, какого-то внутреннего расщепления, раздвоения между тем и другим. В нем все было понятно и просто. Он весь был пропитан жизнью Церкви. И это одновременное совмещение и радости, и любви – оно было настолько уникальным! Я с таким в жизни до этого никогда не сталкивался. Я многих людей знал, очень хороших и очень разных, но вот эта удивительная легкость любви и радости!.. Понятно, что он был абсолютно самодостаточен и устойчив… Внешне он излучал одну мысль: «У меня все хорошо! Все просто замечательно: ведь я – с Богом!» Когда поближе мы стали общаться, я только тогда осознал, как бесконечно много он работает, как он служит с утра до вечера, как дома фактически не бывает и так далее. Моими глазами, тогдашнего подростка, это все считывалось как некая качественно другая жизнь – совершенно новая жизнь, опыта которой у меня не было и в помине.

Ольга Андреева. Другой антропологический проект?

Протоиерей Павел Великанов. Даже не антропологический. Это была какая-то другая экзистенция. Совершенно другая экзистенция! И это самое другое существование, этот совершенно новый вкус жизни, к которому мне было дано хоть в малой мере приобщиться, и определили все дальнейшее в моей собственной жизни.

От противного

Ольга Андреева. Этот батюшка и направил вас в семинарию?

Протоиерей Павел Великанов. Не совсем. Тогда в городе появился некий старчик… Я так понимаю, это был один из монахов так называемой «Шаталовой пустыни», и по сей день существующей.

Ольга Андреева. Что это такое?

Протоиерей Павел Великанов. «Шаталова пустынь» – это церковный эвфемизм. Так говорят о монашествующих, которые шатаются по миру, являются в отдаленные приходы и нередко строят из себя великих старцев, прозорливых, мудрых, духоносных. Это люди, которые чаще всего не смогли удержаться ни в одном монастыре и отправились болтаться по миру, отчасти помаленьку спекулируя своей церковностью и духовностью. А народ-то у нас падок на такие вещи. Сейчас это, может быть, уже не так безотказно работает, а тогда, когда Церковь была очень закрытой структурой, совершенно маргинальной, такие вещи действовали просто сногсшибательно, особенно если человек благообразный, с какой-то загадочной историей. Особенно хорошо это работало, если при этом батюшке был еще какой-нибудь сопровождающий, который вам говорил: «Что вы! Да я вам расскажу. Это же такой подвижник!..» Ну, вот на такого старчика я и попался. Он меня увидел и сказал: «Благословляю тебя в семинарию». А старец-то прозорливый! Вы ж понимаете! Я тогда только так это и воспринимал. Сказал святой человек – в семинарию, значит, в семинарию! Ну, а я и рад. Я к тому времени уже и сам в эту сторону начинал подумывать. Почему бы и нет?!

Ольга Андреева. А вы уже были готовы к любому толчку в эту сторону, даже если этот толчок исходил от самозванца?..

Протоиерей Павел Великанов. Да, да, готов был слушать. Конечно, возникала серьезная проблема – родители этого просто бы не поняли. Ребенок из нормальной семьи вдруг решил идти в семинарию – это был полный бред. Ну да, они видели, что я в церковь хожу, но не до такой же степени! Пожалуйста, ходи в церковь сколько хочешь, но будь инженером, врачом, художником на худой конец, да кем угодно!

И вот тогда произошла удивительная вещь – я смог как-то убедить родителей встретиться с этим «старчиком». Сейчас только я понимаю, насколько это все было чудно! Да, они с ним встретились; вся беседа состояла ровно из двух фраз. Сейчас точно не помню, как это звучало, но смысл был в том, что старец велел меня отправить в семинарию, и они с этим безоговорочно согласились!

Эта аура сакральности, священности, неизвестности и всего прочего просто сшибла моих бедных родителей с ног. И больше вопросов не было. Родители дали добро. Вот так я оказался здесь. И вот тут, можно сказать, начался опыт реального воцерковления. Что было дальше, тоже интересно.

Ольга Андреева. То есть вы поступили в семинарию практически без подготовки?

Протоиерей Павел Великанов. Ну почему? У меня был почти год до поступления. Я много чего успел прочитать, но самое важное было то, что тот самый мой друг, батюшка, поставил меня на клирос. Сказал, вот, давай учись читать, петь. Я, конечно, «ни в зуб ногой»…

И вообще в тот год перед поступлением я начал ходить в храм регулярно. Уже мой внешний образ жизни стал активно меняться. Я стал читать Псалтирь, научился читать по-церковнославянски. На клиросе что-то подвывал в меру своих сил. Самое сильное впечатление было, когда впервые меня поставили читать что-то. Это было мое первое прикосновение к совершенно другой традиции извлечения звука. Ну, где ребенок, школьник может научиться говорить со сцены? Декламировали стихи на праздниках, но это совершенно не то! Это вообще другое! Когда этот огромный, загадочный и таинственный храм вдруг обретает жизнь силой твоего голоса – он оживает, он начинает говорить, – и ты сам себя в этом не узнаешь, настолько все по-другому! Когда это происходит во время богослужения и ты понимаешь, что сам вплетаешься в некую новую ткань жизни и становишься одной из ниточек этой общей ткани, – это совершенно удивительное переживание! Я даже не знаю, с чем это можно сравнить. Когда ты становишься не созерцателем, не внешним участником происходящего, а частью вот этой ткани – это совершенно другое. Надо еще понимать, что люди, которые пели тогда на клиросе, это действительно были люди святой жизни. Они прошли через очень жесткие притеснения, гонения, они выстояли, они жили подлинной жизнью Церкви, и она для них была первичной ценностью. Это были те самые бабушки, которые в платочках носили кирпичи на стройку этого храма, когда стоял милицейский кордон и властями блокировалась стройка. И вот эти люди какими-то своими словами, жестами, поведением меня тогда очень точно корректировали. Однажды я пришел в храм в футболке какой-то, ну так, просто шел по улице и в чем был зашел в храм. Они мне тогда сказали очень вежливо: «Слушай, так больше не приходи…» И это запомнилось на всю жизнь.

Ольга Андреева. И у вас это не вызывало какого-то внутреннего конфликта, протеста?

Протоиерей Павел Великанов. Конечно, вызывало! Да еще как! Да кто они такие – безвестные тетки, будут еще мне указывать! Почему в такой футболке нельзя в храм?! Люди так ходят по улице, какая разница, в конце концов. Но я тогда уже готов был приводить себя в границы. Вы знаете, Церковь, как и любая культура, – это все-таки границы, правила. Начиная от самых простых – вот, в Церкви такой дресс-код, и кончая очень сложными, про которые я узнал гораздо позже. Я тогда начинал учиться смирять себя. Но, с другой стороны, этого-то я и хотел. Никакого внутреннего сопротивления не было, это было не сопротивление, а такие «взбрыкивания» гордыньки.

Ольга Андреева. То есть внутреннее противодействие все-таки было?

Протоиерей Павел Великанов. Да, конечно. Неприятие было. Естественно. Это сопротивление скорлупы, под которой рождается то, что однажды ее снесет. Вы поймите, я был до мозга костей советским и при этом, может быть, не слишком избалованным, но не знавшим обычной простой жизни ребенком. Мы не были зажиточными, более чем скромно жили, но какая-то «мажорность», я думаю, в нашей жизни была. Мажорность в плане светскости какой-то. И она, конечно, легко считывалась людьми со стороны.

Внутреннее отторжение происходило за пределами разумного, рационального, все работало на уровне природы, физиологии какой-то. У святых отцов это называется «борьба ветхого человека с новым человеком». Вот у апостола Павла это очень четко. Он постоянно отслеживает это противостояние, борьбу, рождение нового сквозь старое внутри себя самого. Прорезывание нового всегда болезненно, это муки родов, болезни рождения нового. Ничего в этом удивительного нет. Но для меня это была именно духовная борьба. То есть я духовно не принимал какие-то вещи, которые вынужден был выполнять.

Ольга Андреева. Вы принадлежите к числу людей, которые идут до конца, до сути. Которые не перестают спрашивать. Или за этим стояло любопытство и подозрение, что есть еще что-то, чего я не знаю?

Протоиерей Павел Великанов. Нет-нет! Я не могу сказать, что тяга к знанию ради знания во мне была. Мне все-таки кажется, что было желание приобщения, желание прикоснуться к какому-то другому опыту. Просто было четкое понимание того, что где-то в Церкви скрывается такая тональность жизни, которая мне близка и очень нужна. Но ты ее еле-еле слышишь. И эта мелодия новой жизни, еще не испытанная мною вполне, уже меня цепляла.

Вот как я вам объясню: помните, Христос говорил о Евхаристии? «Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6: 53). Помните? Так вот, когда Он говорил это, многие из учеников отвернулись и ушли. Что за бред, полный бред, говорили они, уйдем отсюда. И это потрясающий момент в Евангелии! Потерпев полное фиаско как проповедник и миссионер, Он оборачивается к двенадцати ученикам и говорит: «Не хотите ли и вы отойти?» (Ин. 6: 67). Вместо того, чтобы просить, уговаривать, разъяснять, Он говорит: давайте, давайте, присоединяйтесь к ним, не стесняйтесь, тоже уходите. И тут апостол Петр Ему говорит: «Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Ин. 6: 68). То есть если не Ты сможешь нас вразумить, чем-то обнадежить, то кто же, нам идти-то не к кому. И я пришел в семинарию именно с таким внутренним помыслом, что если не здесь, то где же еще?

Ольга Андреева. То есть это был опыт «от противного»?

Протоиерей Павел Великанов. В общем-то, да, во многом «от противного». Там было нечто такое, чего не было в искусстве. Причем я не говорю, что я был великим художником. Но все равно душа ведь чувствует какой-то общий вектор, куда он ведет, в конце концов. Он, этот вектор, может быть, грубо говоря, огромной ширины, или он может быть очень узеньким, но понятно, что он туда! Он не в противоположную сторону. В тот момент я уже точно видел, что вектор есть, я начал в него входить и понял, что это другая река. Совсем другая река! Это рассказ о другом. О том, что нигде в другом месте мне не скажут. Там этого не видно. А тут оно есть! Оно мне нравится, оно мне как-то сродно.

Ольга Андреева. А вот этот слух, насколько он универсален? Это было ваше личное ощущение или это общее свойство человеческой природы – слышать этот зов?

Протоиерей Павел Великанов. Я думаю, он совершенно универсален в силу единства природы человеческой. Природа-то одна и та же. Бог нас создавал по одному шаблону: прародитель-то один! Блаженный Августин 9
Августин Блаженный (354–430) – христианский теолог и церковный деятель, один из Отцов Церкви; родоначальник христианской философии истории.

Говорил Богу: «Ты создал нас для Себя, и мятется сердце наше, пока не успокоится в Тебе», – это очень четко определено. Я бы даже сказал, не просто «мятется», а мается, тужит, болит. Вот Бог – это и есть то самое «топливо», как пишет Льюис 10
Клайв Стейплз Льюис (1898–1963) – английский и ирландский писатель, ученый и богослов. Мировую славу Льюису принесла серия книг для детей «Хроники Нарнии».

В расчете на которое и построен двигатель человеческой природы.

Точно так же и сердце человека рассчитано жить в постоянном взаимодействии, взаимопроникновении, резонансе с Богом. Я думаю, здесь самый принципиальный момент – что между человеком и религиозно-церковной Божественной сферой вдруг возникает какой-то резонанс. Человек что-то делает, и раз – оно сразу аукается! Начинается определенный диалог между человеком и Божественным; и потом вдруг эти диалоги начинают обретать какой-то смысл, какое-то содержание. Причем это совсем не тот диалог, где задал вопрос – получил ответ. Этот диалог идет в каком-то своем режиме и может продолжаться десятилетиями. Он может быть очень сложным, он может быть в форме целого романа или драмы. Но все равно – это разговор между вами и Тем, Кто за всем этим там стоит. А могут быть и прямые ответы. Задал вопрос – через минуту получил ответ, все. По лбу тебе щелкнули – ну, все понятно, дальше идем.

Я думаю, что первичным, самым главным в религиозной жизни является именно это выстраивание отношений и развитие способности слышать. В Церкви тебя прежде всего учат не говорить, а слушать и слышать, тем самым немножко приоткрывая броню нашей самодостаточности. Мы закрылись, замкнулись, а нам говорят: «Подожди! Прежде чем говорить, надо научиться слышать». Ты учишься слышанию. И вот тут уже начинаются какие-то глубинные перемены внутри человека, некие изменения его природы.

(3 голоса : 5 из 5 )

В храме меньше всего именно подростков. Как бы ни старались родители вырастить детей в вере, но иногда наступает момент, когда взрослеющий ребенок отказывается идти в храм, исповедоваться и причащаться. Может, это специфика нашего времени, породившего православные семьи, сами не имеющие опыта церковного воспитания?

Или естественный возрастной и духовный кризис, который не просто неизбежен, но даже желателен? Так ли он страшен? И что могут сделать родители, чтобы минимизировать ущерб от разрыва их ребенка с Церковью?

Об этом беседуем с протоиереем Павлом Великановым, кандидатом богословия, настоятелем Пятницкого подворья Троице-Сергиевой Лавры в Сергиевом Посаде.

Передается ли вера по наследству?

Отец Павел, в том, что современные дети в подростковом возрасте могут уходить из Церкви, можно усмотреть специфику времени?

Я думаю, однозначно можно. Могу предположить, что такой интенсивности церковной жизни, которая наблюдается последние 20-30 лет в России в отношении детей, никогда раньше в нашем государстве и в нашей Церкви не было. Нигде в письменных источниках мы не встречаем свидетельств о том, чтобы детей массово приводили в храм каждое воскресенье, чтобы они каждое воскресенье приступали к Святым Тайнам, участвовали в различных формах внебогослужебной деятельности на приходе, таких, как воскресные школы, кружки, занятия и так далее.

- Казалось бы, в результате всего этого ребенок как раз должен бы прочно укорениться в Церкви!

Вот именно! А на практике мы видим, что одно с другим может быть особо и не связано. Почему-то количество детей пубертатного возраста в храме в разы меньше, чем других возрастных категорий.

Я думаю, одна из причин вот в чем. Мы, родители, часто хотим, чтобы дети механическим образом усвоили тот личный религиозный опыт, который мы сами получили в результате определенных жизненных исканий, ошибок, падений, обретений по пути в Церковь и который для нас бесконечно дорог. А наши дети оказываются в церковной ограде с младенчества, у них нет мучительного поиска смысла жизни, потому что им этот смысл «по умолчанию» уже передан! Мы наблюдаем своих детей, бьющих поклоны в церкви, исповедующихся, причащающихся, молящихся, и в этом видим некую тождественность тому, что с нами самими происходит. А ведь они просто подражают нам в том, что в них, возможно, еще не родилось, не созрело.

Поэтому ребенок должен отойти, немножко дистанцироваться от того, что принял «по умолчанию». Но для чего? Для того, чтобы вернуться к той христианской закваске, которая в него была заложена, но уже совершенно на новом уровне понимания и переживания. Как подросток не может обрести автономию, независимость и самостоятельность, если не разорвет «пуповину», связывающую его с родителями, от которых он абсолютно зависим, так и тут - ребенку надо от чего-то оттолкнуться. Поэтому мне кажется, что отдаление определенной от Церкви части девушек и юношей, начиная с 12-15 лет, вполне объяснимо. И, я бы не побоялся сказать, иногда даже желательно - особенно когда юный человек «застрял» на своем духовном пути, в его религиозной жизни всё совершается «по обычаю», а вовсе не по велению сердца. И если это с кем-то происходит, то не стоит ударяться в панику.

- Вы имеете в виду уход как переосмысление веры?

Я говорю об отдалении от Церкви не как о решительном отказе от жизни по христианским заповедям, впадении в различного рода смертные грехи и деструктивный образ жизни. Нет, ни в коем случае! Я говорю о том, что ребенок должен определить сам меру и форму своей связи с Церковью. И главное, чтобы эта связь у него сохранялась.

Кроме того, в подростковом возрасте ребенка очень сильно привлекает то, что для него неизвестно, неизведанно, а если он вырос в церковной среде, для него таким особым интересом и привлекательностью будет обладать мир. Тех, кто с детства имеет иммунитет к жизни в миру, к его радостям и прелестям, - единицы. В большинстве же случаев ребенок таким иммунитетом не обладает. Поэтому, на мой взгляд, нет ничего страшного в том, что значимость Церкви для него в этот период будет ниже, нежели значимость молодежной среды, музыки, новых друзей, каких-то развлечений, приятного времяпрепровождения, хобби и так далее. Главное, чтобы эта значимость вообще сохранялась.

Сантехник от Бога

Многие родители стремятся оградить ребенка от соблазнов, с детства делают все, чтоб мирское было ему неинтересно, вызывало отвращение…

Тот опыт, который у меня накопился в отношении детей священников, моих друзей, позволяет сказать следующее: сознательная попытка оградить ребенка от светской жизни, от светских ценностей, создание для него такой полноценной оранжереи, в которой он бы вызревал, становился бы сильным, крепким, устойчивым к бушующим волнам этого греховного, страстного мира, не только не срабатывает, а нередко приводит к противоположным результатам. Чаще всего, чем жестче отсекались какие-то «мирские» вещи, тем большую устремленность к этим вещам, жажду - я бы даже сказал, какую-то патологическую жажду - человек потом начинал испытывать. И не мог ее удовлетворить, хотя, казалось бы, уже давно можно было бы остановиться - его прямо прорывало и несло!

И наоборот. В тех семьях священников, где родители прежде всего с большой ответственностью занимались всесторонним развитием своих детей - старались дать им хорошее образование, развить и музыкальные способности, и художественные, и спортивные, и интеллектуальные; где дети не ощущали себя ущербными по сравнению со своими одноклассниками, а в чем-то даже чувствовали себя более продвинутыми - потому что всё делалось с предельной ответственностью перед Богом! - подростки в этих семьях впоследствии не отдалялись от Церкви, а открывали ее для себя заново и потом становились священниками и даже монахами и монахинями. Период юношеского бунта проходил с минимальными потерями.

- Почему так? Высокий культурный уровень действует как прививка?

Да, это своего рода прививка. К примеру, очень трудно удовлетворить хорошо развитый слух ребенка, окончившего музыкальную школу, дешевой попсой - для него это будет органически неприемлемо, потому что просто пóшло и низкопробно. Он пропитан другими ценностями, у него развит вкус. И такой подход, я думаю, можно перенести на всю область культуры: что ребенок читает, что он слушает, какие фильмы, спектакли, мюзиклы смотрит. Главное, чтó должны развить родители у ребенка, - вкус к настоящему, к красивому и какой-то внутренний иммунитет к пошлому, недостойному, каким бы раскрученным и привлекательным оно ни казалось. Конечно, здесь важно создать правильный культурный контекст жизни, наполненный подлинными ценностями и правильными смыслами: столь популярное сегодня «всеядие» категорически недопустимо. Тогда эти правильные культурные ценности станут для него определенными ориентирами, такими реперными точками, какими они являются и для верующего, и для светского человека.

Другими словами, правильные ценности закладываются отнюдь не только сугубо православной литературой, православными спектаклями, православными фильмами?

Совершенно верно. Я бы даже сказал, задача - привить детям настоящие ценности не с церковной обложкой, а, прежде всего, именно за пределами Церкви, для того, чтобы они могли, находясь в миру, чувствовать себя уверенно и всегда знали, на что могут опереться.

Родители должны создавать ребенку условия, наиболее созвучные его духовному устроению, психологическим особенностям и помогать ему развивать эти способности настолько, насколько это возможно. А мудрость заключается в том, что вектор такого развития должен быть, в конце концов, обращен к Богу. Нужно дать ребенку понять, что, по сути дела, любая его деятельность должна быть молитвой к Богу, и любое занятие внутри или вне церковной ограды - определенная форма его духовного служения, его делание и его мера ответственности перед Богом.

- Не могли бы вы привести пример?

В моем доме работал в свое время один сантехник. Человек, в общем-то не сильно церковный. Но он заставил меня серьезно задуматься, и вот почему. Во-первых, он необычайно ответственно относился к любой мелочи! Там, где другой сделал бы работу за один день и получил бы свою зарплату, этот человек тщательно продумывал, какие последствия будут через такой-то срок эксплуатации, какой лучше соединительный узел поставить и так далее. И во-вторых, он брал за свою работу приблизительно в полтора раза меньше, чем любые непрофессиональные сантехники в нашем городе. При этом он постоянно ездил на разные выставки, был в курсе всех современных технических новинок, проходил какие-то курсы повышения квалификации. То есть человек жил целиком своим делом! И, знаете, столкнувшись с такой глубокой профессиональной порядочностью, я понял, что он, по сути, глубоко религиозный человек. Потому что мотивация его действий - не житейская, а идеальная. С точки зрения мирской выгоды ему надо было бы сделать все то же самое попроще, побыстрее, взять денег побольше и поскорее перекинуться на другой объект. А для него его работа - форма служения ближнему.

И я думаю, дети, которые так относятся к своей работе - пусть они выбрали самую простую профессию, - это счастье и благословение для своих родителей.

Нет кризиса - нет развития

Вы затронули очень интересную тему: как человек приходит к Богу. Получается, для родителей вера - это выбор, а для детей - передаваемая традиция? Ни поиска, ни выбора, ни страданий? Но обязательно ли для обретения веры проходить через сложные поиски и испытания?

Знаете, я думаю, духовные кризисы абсолютно неизбежны в жизни любого верующего. Потому что там, где нет кризиса, нет и преодоления. Где нет преодоления, нет и укрепления, развития. Я в своей жизни не встречал такого глубоко верующего человека, который мог бы искренне сказать, что никогда ни в чем не сомневался, никогда не проходил через кризис веры. Даже если он рос в совершенно здоровой, благочестивой, полноценной христианской семье.

Другое дело, что эти кризисы совершенно по-разному происходят внутри Церкви и вне Церкви. Кризисы внутрицерковной жизни - гораздо более тяжелые и острые, нежели когда человек находится в пространстве очевидного греха, неправедности и ненормальности и из него присматривается к Церкви. Проще выйти из греховного мира в Церковь, чем, уже будучи христианином, переживать кризис веры. И тут либо вера минимизируется, сводится к неким внешним проявлениям, которые обеспечивают нормальное существование человека в этой системе координат. Либо она существенным образом углубляется и приобретает другое качество, зачастую приводя к конфликту с реальной церковной жизнью, в которой человек живет.

Если вера - результат собственного выбора, кризиса, переосмысления жизненных ценностей, то какую роль играет передача родителями детям своего личного религиозного опыта?

Дело в том, что, как говорил один священник, все дети по природе язычники. В самом прямом смысле! Что такое язычество? Это та религия, которая наиболее понятна, удобна и исполнима с точки зрения человека в его нынешнем падшем, греховном состоянии, в котором мы все находимся. И в целом она ближе к ветхозаветной парадигме закона и воздаяния.

Например, детям говорят: «Надо молиться, потому что, если не будешь молиться, тебя Бог накажет»; «Не греши, потому что тебя Бог накажет, делай добрые дела, постись, трудись, и посмотришь - Господь тебя утешит, порадует». Вот такое «юридическое» выстраивание определенных договорных отношений между человеком и Богом - совершенно нормально для ребенка, понятно и исполнимо: надо причаститься, чтобы было хорошо; причащаться - это правильно. И ребенок спокойно, с радостью идет, выполняет все, что нужно, и действительно испытывает радость. Благодать на детское сердце действует совершенно по-другому, чем на взрослых, обремененных страстями и грехами…

Этот детский религиозный опыт, конечно, ни с чем не сравним. Его ни в коем случае нельзя подменять трансляцией взрослого религиозного опыта на детей. Взрослое восприятие кардинально отличается от детского: последнее - прежде всего позитивное. Для него радость быть с Богом - это нормально и естественно. А для взрослого это уже почти высший пилотаж, потому что нам есть в чем каяться, нам есть о чем жалеть, нам есть за что просить у Бога прощения. И самое ужасное, когда я вижу, как родители начинают эту модель своего религиозного переживания транслировать на детей. Заставлять их каяться в тех грехах, о которых они не имеют никакого понятия, из небольшого проступка ребенка устраивать драму мирового масштаба - это глубоко неправильно. Ну соврал ребенок, а кто не врал? Ты сам что-ли никогда не врал в своей жизни? И ребенок, которого таким образом воспитывают, моментально научится играть в «ролевые игры»: разыгрывать из себя кающегося грешника, исповедника, пропитанного мировой скорбью - а как только он выходит за порог храма, такая «броня праведности для родителей» быстро сбрасывается и он становится обычным, нормальным ребенком. И это - не худший вариант; гораздо опаснее, когда ребенок пропитывается насквозь подобными неадекватными его возрасту и сознанию искусственными переживаниями и поэтому начинает ощущать себя «исключительным», «не от мира сего», высокомерно дистанцироваться от сверстников - на радость свежевоцерковившимся родителям и на беду своему душевному здоровью.

- Допустим, закон можно передать как семейную традицию. А личное отношение ко Христу - можно?

Открытие ребенком христианства как религии Христа - совершенно другое дело. Но для того чтобы он понял Христа как Спасителя и Искупителя, он должен понять, а от чего его, собственно говоря, надо спасать и что именно искупать. А ребенок до определенного возраста осознать этого просто не способен! Поэтому я не вижу большой опасности в том, что дети достаточно продолжительное время живут в пространстве во многом формального соблюдения внешних христианских предписаний, в такой ветхозаветной парадигме, где есть четкий закон, наказание и награда - но с четкой перспективной развития в направлении христианских ценностей.

Разве в подростковом возрасте, когда человек исследует границы своей свободы, Бог страшный и наказующий и весь закон не будут вызывать протеста?

Я скорее с Вами соглашусь. Но, если мы говорим о маленьких детях, иной подход будет означать размывание критериев. Грамотные, хорошие, опытные психологи рекомендуют выстраивать свои отношения с детьми так, чтобы те четко понимали, где пространство их свободы, где они условно ограничены и где они абсолютно ограничены, где находится «запретная зона». А если у ребенка этого нет, то он будет думать, в конце концов, что ему все позволено, если только родители не видят.

Понимание того, что правильное поведение - не попытка избежать наказания и заработать дивиденды в Царствии Небесном, а просто единственно нормальная модель поведения, единственно возможное проявление благодарности Христу за то, что Он для нас сделал, - должно в какой-то момент созреть в ребенке. И я думаю, как раз-таки юношеские кризисы - это и есть моменты вызревания этого понимания, как бы прорастание через эту ветхозаветную парадигму религиозной детскости - во что-то взрослое.

Где-то я читал о таком случае: в Великую Пятницу две девочки из воскресной школы, которые ходили в храм и были вполне интегрированы в церковную жизнь, вдруг встали перед Крестом, посмотрели на распятого на нем Христа, и одна другой с искреннем ужасом в глазах сказала: «Подожди, Его что, ради нас убили?» До этих детей вдруг дошло, что Евангелие - не какой-то миф, не какая-то поучительная история, давно случившаяся и никакого отношения конкретно к тебе не имеющая, а что это связано с тобой лично. Все, что они до того слышали о Христе, может быть, работало как некий фундамент, но до души не доходило.

У детей на самом деле своя логика. И у каждого ребенка (да и взрослого человека тоже - речь уже не о возрасте) очень по-разному происходит личная встреча со Христом. И момент, когда вспаханная всеми родительскими усилиями почва даст росток личного отношения ребенка и Бога, и в какой форме это будет - в форме благодарности, в форме преодоления какого-то острого кризиса, острой боли, скорби - от нас совершенно не зависит! Это дело Бога и ребенка.

- Что в таком случае от нас требуется?

От нас требуется - не мешать, подготавливать условия, ребенка воспитывать, с одной стороны, в благочестии, но, с другой стороны, в здоровой, открытой атмосфере. А все остальное уже сам Господь управит. Мы здесь не должны выступать ни в качестве посредников, ни в качестве трансляторов - это Его дело.

Строгость - пропорционально возрасту

- Отец Павел, а как Ваши собственные дети относятся к храму?

Моя старшая дочь живет в другом городе, отдельно от нас, и как раз находится в таком сложном подростковом периоде, но связи с Церковью не теряет - ходит на службы, участвует в таинствах. Не с такой, конечно, частотой и интенсивностью, как мне бы этого хотелось, но ходит. Соблюдает пост, опять-таки, в той мере, в какой это для нее сейчас приемлемо. Я не могу сказать, что абсолютно за нее спокоен, но понимаю, что у нее сейчас активный поиск самой себя. И тех форм поиска, которые бы вызывали у меня решительное неприятие или протест, я не вижу.

Остальные дети - все очень по-разному. Один из моих сыновей может с радостью всю службу отстоять в храме, причем не шелохнувшись, и с радостью, особо не отвлекаясь и выполняя все, что надо - пономарит, например. А другой сын постоит немного, а потом будет маяться, не знать, куда приткнуться, чем заняться, будет ходить из одного угла в другой, с кем-то разговаривать и так далее. Разные личности, разные характеры! Но в целом храм для них - место, куда они бегут с радостью. И пропуск богослужения - это нечто болезненное. Даже когда ребенок болеет, он может и заплакать, расстроиться, если ты его не возьмешь в храм. Думаю, помимо прочего это связано с тем, что у нас очень насыщенная детская программа на приходе: и мультипликационная студия, и уроки каллиграфии, и воскресная школа, и уроки музыки, где они разучивают песнопения, чтобы петь на детской Литургии (служба, на которой алтарничают, читают и поют на клиросе дети. - Ред.), и уроки так называемого практического естествознания, когда они изучают свойства разных материалов или делают открытки с механической или электрической «начинкой».

Но говорят, что если детей с храмом связывает только тусовка, набор хобби, то подрастая, они все это оставят…

Возможно, в этом есть определенная правда. Но в любом случае я думаю, гораз­до важнее то, как детьми воспринимается пространство храма. Если это пространство внимания и любви к тебе, а не территория закона и наказания, не столь важно, что именно там происходит. Дети чувствуют, что для них организуют какие-то мероприятия не для того, чтобы отправить в Патриархию отчет, а просто потому, что их любят.

А насколько детям нужна именно церковная дисциплина? Обязательность молитв, обязательность похода в храм, поста?

Дисциплинировать детей однозначно нужно. Дети должны жить в каком-то вполне очерченном, обозначенном пространстве, потому что ребенку это помогает структурировать жизнь. Другой вопрос - мера строгости этой дисциплины. Я думаю, она должна быть обратно пропорциональна возрасту ребенка. Чем ребенок младше, тем большая степень дисциплины должна быть. Речь не о том, чтобы принуждать ребенка, а просто в семье должно быть такое настроение: когда, скажем, все идут в храм, других вариантов у нас нет. Мы даже не задаем вопрос: ну что, идем в храм или не идем? Когда ребенок задаст вопрос: а почему по воскресеньям мы ходим в храм? - мы можем объяснить ему, почему.

- А если ребенок скажет: «Можно я в это воскресенье не пойду в храм?»

Можно, например, сказать так: «Подожди, а куда ты собираешься? Ты будешь спать? Пожалуйста, поспи, а мы пойдем в храм и вернемся радостные и довольные». Я считаю, идеальная ситуация та, которую в свое время описал протоиерей Владимир Воробьев: когда в советское время в религиозных семьях поход в храм еще надо было заслужить! И вот у нас на приходе, я вижу, каким-то чудом выстроилась такая модель участия детей в богослужении и насыщенности приходской жизни, внебогослужебных мероприятий, что дети бегут в церковь. Для них это праздник, а не проблема, головная боль или «потерянное личное время». Не знаю, что будет дальше, когда детки подрастут. Посмотрим!

Есть такая точка зрения: когда ребенок подрастает и начинает отделять себя от родителей, рядом должен быть значимый взрослый - крестный - который будет для него авторитетом. Что бы Вы на это сказали?

Вы знаете, мое частное мнение таково: я пока мало верю в институт крестных. Потому что стать для ребенка авторитетом - это большая проблема. А уж стать авторитетом, так скажем, по принуждению, - проблема втройне. Далеко не всякий родитель для своего ребенка авторитет, а чужой человек, внешний человек, который не живет в семье, не общается постоянно с детьми - как он может заработать их доверие? В теории я могу такое допустить, но думаю, это, скорее, исключение, чем общая практика. Реальное воспитание может быть только тогда, когда ты вовлечен в семейную жизнь своего крестника: можешь хотя бы раз в неделю приходить в семью и общаться с ним, брать его погулять куда-нибудь (необязательно в храм). А роль человека, который раз в полгода появился в доме, сомнительна.

Другое дело, что в изменившихся обстоятельствах все может развернуться на 180 градусов. В подростковом возрасте, вполне возможно, ребенок потянется к крестному, захочет подружиться с ним, заручиться его поддержкой. Я бы не стал исключать совершенно возможность участия крестных в жизни своих подопечных в такие кризисные периоды. Но дай Бог чтобы хотя бы в каждой десятой семье оказался такой крестный, который сможет подхватить падающее знамя родительского авторитета и его нести. Я, к сожалению, таким не являюсь.

Кислород вечности

- А был ли у Вас кризис веры в подростковом возрасте?

Меня как раз крестили в этом возрасте, в 17 лет - надо сказать, крестили без катехизации, без всякого объяснения, а просто в силу того, что я был очень болезненным ребенком. Но при этом у меня было какое-то внутреннее согласие на крещение. И через некоторое время я решил прийти в храм: раз я крещеный, православный, то надо узнать, а что же дальше-то делать? Так началась моя церковная жизнь.

Но у меня в этом возрасте уже был опыт жизни вне Церкви: я понимал, чтó останется, если убрать Церковь из жизни. А у детей, воспитанных в вере, такого понимания нет. И им зачастую надо увидеть эту разницу!

Самое страшное впечатление, которое может остаться в душе ребенка от посещения храма, - это жесткое, агрессивное, недоброжелательное отношение со стороны сотрудников храма, со стороны духовника и так далее. И когда ребенок в подростковом возрасте уходит в мир и там находит настоящее мужество, вовлеченность в какое-либо дело «с горящими глазами», подлинную жертвенность, любовь, реальную взаимопомощь, которых он не знал в церковной среде (причем эти качества могут быть даже искусственно выделены, это может быть воспринято сквозь «розовые очки» юношеского романтизма) - вот это самое страшное, что может быть! Потому что тогда у него внутри рождается четкое отвращение к Церкви, представление о том, что там все лживое. Как пел некогда Владимир Высоцкий: «Нет! И в Церкви все не так, все не так, как надо!» И вряд ли такой человек вернется…

А если ребенок «вырвался на свободу», видит, что в миру все круто, но холодно и пусто, и при этом сравнивает со своим предыдущим опытом и понимает, что в Церкви-то теплее, в Церкви почеловечнее, и люди так не говорят, такие подлости не делают друг другу, и ярости, ненависти, злобы такой не встретишь, то после знакомства с миром у него голова постепенно разворачивается обратно в сторону Церкви, и он думает: «Да, а лучше все-таки быть рядом с Церковью!»

Церковь, как в свое время говорил митрополит Филарет (Вахромеев), должна быть наполнена «кислородом вечности», но она должна быть и пространством огромной душевной доброты и тепла. Если в Церкви нет тепла, то я не знаю, что это. Что угодно, но это не Церковь как Живое Тело Христово.

Получается, так или иначе, а призыв к родителям, к церковным служащим, прихожанам все тот же: следить, прежде всего, за собой?

Да, но кто про себя может сказать: «Я хороший родитель, я всегда соответствую тому, что говорю»? Надо иметь мужество объяснять своим детям, что мы тоже несовершенны, мы тоже в состоянии борьбы, мы тоже в пути. Единственное родительское качество, в котором дети никогда не должны сомневаться, это родительская любовь. В том, что мама и папа принимают их, в том числе, вне зависимости от того, как они относятся к Церкви. Детские психологи всегда говорят: прежде всего ребенок должен понимать, что родители его принимают таким, какой он есть - и это самое главное! Они могут с чем-то в его жизни не соглашаться, спорить. Но ребенок должен не сомневаться в том, что мама с папой его любят вне зависимости от того, насколько его поведение хорошее или плохое. Любовь не выставляет какие-то свои требования и условия. И в этом-то и проявляется ее сила.

Нет, ну насколько же прав был Клайв Льюис, когда сказал, что из всех христианских добродетелей нет наименее популярной, чем целомудрие! Счастливчик, не довелось ему дожить до нынешних времён, когда даже у школьника на слуху такие слова, как «трансвестит» или «однополый брак». Однако было бы наивным полагать, что война против христианского понимания пола началась лишь в ХХ веке: она шла постоянно, то затихая в монашеской аскезе отцов-пустынников, то расцветая пышным цветом обезумевшей от похоти плоти в эпоху Возрождения.

Конечно, если бы христианство сказало миру только то, что всё, что связано с полом и воспроизводством - грех, скверна и нечистота, оно не сказало бы ничего нового. Ведь и античный мир знал своих девственников и девственниц, гнушавшихся браком и отдававших себя целиком служению богам. И действительно: с одной стороны, мы слышим в Евангелии о том, что лучше человеку не жениться; но с другой - Сам же Христос идёт на брак в Кану Галилейскую, где и совершает Своё первое чудо! Более того - апостол Павел, уверяющий, что в Царстве Небесном не будет ни мужского пола, ни женского, в другом месте с ещё большей выразительностью убеждает нас в том, что отношения мужа и жены не только допустимы и терпимы, но - святы; ибо их союз есть образ единения Христа и Его Невесты - Церкви. А правило одного из церковных соборов прямо предаёт отлучению от Церкви того, кто отвергает брак не ради воздержания, а по самому существу!

На самом деле, здесь нет никакого противоречия. Беда нашего времени в том, что понятие пола отождествили с физиологией, исключительно с телесной стороной человеческой жизни. В. В. Розанов, мыслитель, для которого вопрос пола действительно стал философским вопросом всей жизни, как-то заметил, что «пол не есть вовсе тело; тело клубится около него и за него».

Как следует из самого слова, пол есть свидетельство различности - но не раздельности! - мужчины и женщины. Первые строки Божественного Откровения говорят о том, что, не найдя первозданному Адаму помощника, равного ему, Бог создаёт для него Еву - жену, помощницу, вдохновительницу. Правда, она же скоро станет и орудием первого соблазна - неопытная, любопытная, доверчивая - и так легко увлекающаяся! Ведь именно это и сыграло решающую роль в преступлении заповеди: «И увидела Ева, как плод прекрасен собой, и ела, и дала Адаму, и он тоже ел»... Оказалось, так легко из вдохновительницы превратиться в соблазнительницу! Но разве этого хотел от Евы Бог? Правда, и Адам в грехопадении отказал своему высокому предназначению - быть мужем, отцом и главой: хороша же глава, если она безмолвно слушает то, от чего следовало бы заткнуть уши и бежать, и не только слушает, но и слепо повинуется чужой - греховной - воле!

Так первые люди на самой заре своего бытия нарушили данное им Божественное призвание: Адаму - быть главой семьи и тружеником, Еве - любящей и послушной своему мужу матерью. И то, что в человечестве с тех пор пол главным образом сконцентрировался вокруг деторождения, для отцов Церкви было скорее трагедией, нежели источником человеческого счастья. Грехопадение перевернуло всё с ног на голову. Отныне то, что раньше было естественным завершением привязанности супругов друг ко другу, теперь стало властным диктатором едва ли не на всех направлениях жизни. Слепая и безликая похоть объявила себя любовью, а настоящая любовь оказалась запертой ключом эгоистического пользования физиологическими особенностями одного организма другим.

А что в итоге? Современный французский философ Жан Бодрийяр, много размышлявший над плодами половой вседозволенности ХХ века, пришёл к неутешительному выводу. Энергия пола оказалась растраченной попусту, и вместо того, чтобы стать настоящими мужчинами и женщинами, мы всё более становимся транссексуалами, «полыми», или, точнее, бесполыми людьми, для которых пол стал не более чем физиологической функцией, уже безразлично, куда и к кому обращённой.

Но причём здесь религия, спросите вы? Вся беда в том, что человек, ставший бесполым, то есть безразличным, утратившим своё предназначение, оказывается религиозно бесплодным и пустым. Бесполый стал бесполезным. Он словно оборвал ту струну, на которой только и может быть сыграна его уникальная ария во вселенской симфонии. Как демоническая сила, порвав с Богом, уже не может творить, но способна лишь карикатурно подражать и извращать, так и утративший или извративший половую идентичность человек становится религиозно-пустынным, замкнувшимся в своей бесполой затхлости. И неспроста В. В. Розанов заметил, что «связь пола с Богом большая, чем связь ума с Богом, даже чем связь совести с Богом»!

Но разве те, кто оставляют мир, принимая монашеские обеты, не обрекают себя на бесполое бытие? Как это ни парадоксально, но в монашестве пол не упраздняется; напротив, он обретает своё первозданное звучание и место, будучи очищен от диктата похоти падшей человеческой природы. Да, это даётся многими трудами и потами, и далеко не всякому следует вставать на этот путь. Но посмотрите на благородно-строгие лики святых мужей и жён, сияющие чистотой и любовью. Почитайте их жизнеописания - и вы увидите, что и сегодня быть мужчиной - значит всей жизнью нести ответ перед Богом за тех, кто рядом с тобой. Быть женщиной - значит сделать своё сердце бездонным для тех, кто ждёт твоей заботы и внимания. Откажи своему призванию - и душа будет не жить, а маяться. Может быть, пора найти в себе немного мужества называть вещи своими именами?

ПРОТОИЕРЕЙ ПАВЕЛ ВЕЛИКАНОВ Родился 20 августа 1971 г. в Алма-Ате. В 1990 г. поступил в МДС, которую закончил в 1994 г., и в том же году поступил в МДА. В 1998 году окончил МДА со степенью кандидата богословия, защитив кандидатскую диссертацию на тему: «Православная оценка влияния технократической цивилизации на внутренний мир современного человека». С 1998 года является преподавателем Основного Богословия в МДС. С 1999 г. по 2002 г. - преподаватель Основного Богословия в Сретенской духовной семинарии. С 1999 г. по 2001 г. - преподаватель Основного Богословия на Факультете образования военнослужащих Православного Свято-Тихоновского Богословского Института. С 1999 г. по 2003 г. - художественный консультант ХПП РПЦ «Софрино». С 2001 г. по 2002 г. - преподаватель Истории русской религиозной мысли в МДА и МДС. С 2003 г. - Секретарь Учёного совета МДАиС. В 2005 г. возведён в сан протоиерея. С 2005 г. - доцент МДА. В апреле 2007 г. назначен главным редактором научного богословского портала «Богослов.Ru». С августа 2009 г. - руководитель совместного образовательного интернет-проекта «Радио России» и портала «Богослов.Ru» - «Мир. Человек. Слово». 27 июня 2009 г. решением Священного Синода включён в состав Межсоборного Присутствия (Комиссия по вопросам духовного образования и религиозного просвещения, Комиссия по вопросам богословия, Комиссия по вопросам организации церковной миссии, Комиссия по вопросам информационной деятельности Церкви и отношений со СМИ - секретарь комиссии). Член Информационной группы Межсоборного Присутствия. С ноября 2009 г. - член Экспертного Совета Синодального отдела по религиозному образованию и катехизации. 9 июня 2010 г. Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Кириллом освобождён от ранее занимаемой должности Секретаря Учёного совета МДА и назначен проректором по научно-богословской работе МДА. Клирик Покровского академического храма. Женат, имеет четырёх детей.