МАРУСИН РАССКАЗ Дядя Коля повел нас своим путем – напрямик на деревню Ляды. Шли то полем, то лесом. То по тропинке, то по тележной до-роге. Шли медленно, так как вначале корова мотала головой, упрямилась. Потом ничего, разошлась. Мы почти не разговаривали. Только изредка

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Толстой А Н
Баня

А.Н.ТОЛСТОЙ

Фроська тихо вошла в баню и в нерешительности остановилась.

Барин лежал на лавке на животе, и две девки – Наташка и Малашка тоже голые, стояли с боков, по очереди ожесточенно хлестали вениками по раскаленной багрово-розовой спине, блестевшей от пота. Барин блаженно жмурился, одобрительно крякал при особенно сильном ударе. Наконец, он подал им знак остановиться и, громко отдуваясь, сел, опустив широко раздвинутые ноги на пол.

– "Квасу!" – Хрипло крикнул он.

Быстро метнувшись в угол, Наташка подала ему ковш квасу. Напившись, барин заметил тихо стоявшую у дверей Фроську и поманил ее пальцем.

Медленно переступая босыми ногами по мокрому полу, стыдливо прикрывая наготу руками, она приблизилась и стала перед ним, опустив глаза. Ей стало стыдно смотреть на голого барина, стыдно стоять голой перед ним. Она стыдилась того, что ее без тени смущения разглядывают, стоя рядом две девки, которые не смущаются своей наготы.

"Новенькая!" – Воскликнул барин. "Хорошая, ничего не скажешь!". "Как зовут?" – Скороговоркой бросил он, ощупывая ее живот, ноги, зад.

"Фроськой", – тихо ответила она и вдруг вскрикнула от неожиданности и боли: барин крепко защемил пальцами левую грудь. Наслаждаясь ее живой упругостью, он двинул рукой вверх и вниз, перебирая пальцами вздувшуюся между ними поверхность груди, туго обтянутую нежной и гладкой кожей. Фроська дернулась, отскочила назад, потирая занывшую грудь.

Барин громко засмеялся и погрозил ей пальцем. Вторя ему, залились угодливым смехом Малашка и Наташка.

"Ну, ничего, привыкнешь, – хихикая сказала Наташка, – и не то еще будет", – и метнула озорными глазами на барина.

А он, довольно ухмыляясь, запустил себе между ног руку, почесывая все свои мужские пренадлежности, имеющие довольно внушительный вид.

"Ваша, девки, задача, – обратился он к Малашке и Наташке, – научить ее, – кивнул он на Фроську, – всей нашей премудрости". Он плотоядно улыбнулся, помахивая головкой набрякшего члена.

"А пока, – продолжил он, – пусть смотрит да ума набирается. А, ну, Малашка, стойку!" – Вдруг громко крикнул барин и с хрустом потянулся своим грузным телом. Малашка вышла на свободную от лавок середину помещения и согнувшись, уперлась руками в пол.

Он подошел к ней сзади, громко похлопывая по мокрому ее заду, отливавшему белизной упругой мокрой кожи и, заржав по жеребиному, начал совать свой, торчащий как кол, член под крутые ягодицы Малашки, быстро толкая его головку в скользкую мякоть женского полового органа. От охватившего вожделения лицо его налилось кровью, рот перекосился, дыхание стало громким и прерывистым, а полусогнутые колени дрожали. Наконец, упругая головка его члена раздвинула влажный, но тугой зев ее влагалища, и живот барина плотно прижался к округлому заду девки. Он снова заржал, но уже победно и, ожесточенно двигая низом туловища, стал с наслаждением предаваться половому акту. Малашку, видно тоже здорово разобрало. Она сладострастно начала стонать при каждом погружении в ее лоно мужского члена и, помогая при этом барину, двигала своим толстым задом навстречу движениям его тела.

Наташка смотрела на эту картину, целиком захваченная происходящим. Большие глаза ее еще больше расширились, рот раскрылся, а трепетное тело непроизвольно подергивалось в такт движениям барина и Малашки. Она как бы воспринимала барина вместо подружки.

А Фроська, вначале ошеломленная, постепенно стала реально воспринимать окружающее, хотя ее очень смутило бестыдство голых тел барина и девки. Она знала, что это такое, но так близко и откровенно видела половое сношение мужчины и женщины впервые.

Когда барин прилип к заду Малашки, Фроська от смущения отвернулась, но любопытство пересилило, и она, искоса кинув взгляд и увидев, что на нее никто не смотрит, осмелев, стала смотреть на них во все глаза. Не испытав на себе полноту мужской ласки, она воспринимала все сначала спокойно, но затем стала чувствовать какое-то сладостное томление, и кровь горячими струями разлилась по всему ее телу, сердце забилось, как после бега, дыхание стало прерывистым. Для всех перестало существовать время и окружающее, все, кроме совершающегося полового акта, захватившего внимание и чувства.

Вдруг барин судорожно дернулся, глаза его закатились и он со стоном выпустил из груди воздух. "Все" – вздохнул он тяжело и раслабленной походкой подошел к лавке, затем тяжело опустился на нее.

Малашка выпрямилась, блаженно потянулась и села на другую лавку. "Наташка, водки!"– Приказал барин. Та, юркнув в предбанник, вынесла на подносе бутылку водки и миску с огурцами. Барин налил себе стакан, залпом выпил и захрустел огурцом. Затем он налил его снова и поманил пальцем Малашку. Та подошла и тоже привычно залпом осушила его. За ней ту же порцию приняла Наташка.

"Иди сюда!" – Приказал барин Фроське, наливая ей стакан водки. Она взяла его и, сделав первый глоток, закашлялась, пролив почти всю жидкость.

"Ничего, – проговорил со смехом барин, – научится". И налил себе еще полстакана. Девки угодливо ему подхихиковали, жуя с огурцы.

"Ну-ка, Наташка, оторви барыню, – подал команду барин и хрипло запел, ударяя в ладони. Малашка стала вторить ему, а Наташка, подбоченясь одной рукой, а другую вскинув над головой, медленно пошла по кругу, виляя крепкими бедрами и притоптывая в такт босыми ногами.

Постепенно темп пения стал нарастать, и вместе с тем движения девки стали быстрее. Ее стройное тело с гибкой талией извивалось в непристойных движениях, с которыми она отдается мужчине. Руками она как-будто обнимала воображаемого партнера, а низом живота подмахивала его члену.

"Поддай!– Крикнул барин, – сиськами, сиськами еще порезвей!" – И быстрее повел песню. Наташка стала подпрыгивать на месте, поводя белыми плечами. Ее полные упругие чашки слегка отвисших грудей заколыхались из стороны в сторону, дразняще покачивая тугими горошинами розовых сосков.

"Давай жару! – Барин не выдержал, сам пустился в пляс. Темп пляски стал бешенный. Теперь плясали под один голос Малашки. Хлопая то по низу, то по верху живота, Наташка, взвизгнув, вдруг схватила мужской член у самого основания и прижалась к барину, обхватив его за шею другой рукой. Член барина вдруг оказался между ее ногами, и она стала водить его головкой по влажным губам своего полового органа. Для большего простора движений и удобства, откинув одну ногу в сторону, она обхватила ею ноги барина, а он, облапив девку обеими руками за крепкий зад и прижимая ее к себе, впился страшным поцелуем ей в шею и вдруг схватив ее на руки, понес к скамейке и кинув на спину навалился на нее. Их сношение было бурным и страстным. Наташка отдавалась умело, самозабвенно. Она закинула ноги ему за спину и, ловко помахивая задом, ловила его член влагалищем до основания. В то же время она слегка раскачивала бедрами, создавая дополнительные ощущения живого тела.

Фроська и Милашка снова во все глаза наблюдали картину самого откровенного сношения между мужчиной и женщиной, обычно скрываемого от постороннего взгляда, а тут с такой откровенностью происходившего перед ними. Фроське тоже захотелось потрогать член барина и ощущить его в своем лоне.

А Милашка подошла к ним сбоку и, став на колени около их ног, стала в упор рассматривать, как мужской член ныряет во влагалище. Высоко поднятые и широко расставленные в коленях ноги Наташки, положенные барину на поясницу, давали возможность полностью видеть процесс совокупления, и Милашка пользовалась этим в свое удовольствие.

Охваченная непреодолимым желанием, к ней присоединилась и Фроська. Дрожа от возбуждения, она наблюдала, как смоченный скользкой жидкостью мужской член легко и свободно двигался взад и вперед в кольцах больших половых губ Наташки, которые как ртом словно бы всасывали его в себя и тут же выбрасывали обратно, а малые губы, раздвоенные венчиком, охватив верхнюю часть члена, оттягивались при его погружении и выпячивались вслед его обратному движению.

Мягкая кожица, обтягивающая член, при погружении во влагалище, складывалась гармошкой, мошонка, в которой обрисовывались крупные яйца, раскачивалась от движения мужского тела, мягко ударялась об ягодицы девки.

Фроська, завороженная невиданным зрелищем, не смогла преодолеть желания пощупать член барина. В момент, когда животы совокупляющихся раздвинулись, она взялась пальцами за член мужчины, ощутив его влажность, твердость и упругость. Вместе с тем ее поразила подвижность и мягкость покрова, под которым двигалась тугая мякоть.

В тот момент, когда животы плотно прижались друг к другу, пальцы Фроськи оказались втиснутыми в мокрую и горячую мякоть женского полового органа. Барин сердито зарычал и оттолкнул чрезвычайно любопытную девку, рукой непрошенно вторгшуюся в их действия в тот момент, когда его стало разбирать перед испусканием семени. Движения их стали быстрее, толчки сильнее, по телам обоих прошли судороги и они кончили одновременно.

Барин с трудом оторвался от разгоряченного тела Наташки и, продолжая тяжело дышать, сел на лавку. Наташка села рядом с барином, приникнув к его плечу разгоряченной головой. Малашка успела отскочить в сторону, а Фроська оказалась стоящей на коленях между ног барина. Она со страхом ждала наказания за свою дерзость, а тот не торопился с решением.

Раслабленный двумя только что совершенными актами полового сношения с горячими девками, он испытывал истому и был настроен благодушно.

"Ну-ка, сюда, – велел он, – теплой воды да мыла". Наташка подбежала с ушатом, теплой водой и куском душистого мыла.

"Помой, красавица, моего страдальца. Видишь он совсем взмок, трудясь. " – Тяжело осклабясь в улыбке сказал он Фроське и свободной рукой взявшись за член, шутя ткнул его головкой по носу растерявшейся девки. Все рассмеялись, а Фроська испуганно заморгала глазами. Барин сунул ей мыло в руки, а Малашка из ушата полила на мужской член. Фроська стала осторожно его мыть.

"Смелей, смелей", – подбадривал ее барин, широко раздвинув ноги. Фроська отложила мыло и двумя руками стала смывать мыльную пену под струей воды, поливаемой Милашкой. Член барина скользил и бился как живой, а головка его члена величиной с детский кулак розоватой кожицей ткнулась прямо в губы девки. Фроська отшатнулась, но барин снова притянул к себе голову Фроськи.

Затем он приказал ей: "поцелуй, да покрепче" – и прижал ее губы к упругой головке своего члена. Фроська чмокнулась губами, а барин повторил это движение несколько раз.

"А теперь соси!" – Подал он команду, снова придвинув лицо Фроськи к своему животу.

"Как соси?" – Растерянно и непонимающе залепетала она и с испугом посмотрела в лицо барина.

"Наташка, голову!" – Ткнул плечом барин девку, и та, наклонившись и оттолкнув Фроську, сунула в свой широко открытый рот головку члена барина и, сомкнув по окружности губы, сделала несколько сосательных движений челюстью и языком.

Фроська в нерешительности взялась рукой за член и тоже открытым ртом поглотила его головку и шейку, и стала сосать. Головка была мягкой и упругой, а ниже ее ощущалась языком и губами отвердевшее как кость тело, и чувствовалось, что оно живое и трепетное.

Странное дело, Фроська опять почувствовала возбуждение и быстрее задвигала языком по мужскому члену.

"Довольно" – сказал барин, не желая доводить дело до извержения семени. Он отстранил девку.

"Сейчас сделаем смотрины девке Фроське! – Сказал он и поднялся с лавки – Наташка! Показывай товар!".

Наташка взяла Фроську и поставила перед барином. Он стал лапать ее за груди, живот, бедра. А Наташка говорила: "вот сиськи, вот живот, а под ними писец живет!" – Показывая пальцем на называемые части тела.

Барин провел рукой по животу девки и запустил ей пальцы между ног. "Да писец здесь ничего, поглядеть бы на него", – певуче подхватил он, продолжая перебирать пальцами женский половой орган.

Фроське, только что испытавшей половое возбуждение, прикосновение барина было приятным и щекотливым. Она невольно отдалась его ласкам и раздвинула ноги. Но барин отошел, показывая жестом на лавку. Наташка подвела Фроську к лавке, принудила ее лечь, говоря: "показать себя мы рады, нет у нас для Вас преграды".

Наташка и Милашка стали с одной и с другой стороны и, взяввшись одна за левую, другая за правую ноги, запели: "вот заветный зверь писец, кто поймает, молодец!" – Они разом подняли ее ее ноги и раздвинули их в стороны.Перед взором появилось открытое место, всегда скрываемое от чужих глаз, да еще мужских. Охнув, Фроська одной рукой прикрыла свой срам, а другой – глаза и задергала ногами, стараясь их вырвать, но девки держали крепко и ей пришлось оставить свои попытки. Видимо, все это было предусмотренно ритуалом, так как барин, отведя от низа живота сопротивляющуюся руку девушки, затянул: "ты не прячь свою красу, я ей друга принесу!". Наташка и Милашка потащили туловище Фроськи вдоль лавки, придвинув ее зад к краю у которого стоял барин. Тот опустился на колени и его член оказался на одном уровне с половым органом девушки.

"Эй, дружочек, молодец, сунь красавице конец", – запели девки, а барин неспеша раздвинул половые губы Фроськиного органа и стал водить головкой члена по всем его частям от низа до верха и обратно. А Фроське уже не было стыдно своей наготы, а возникло желание ощутить мужской член в своей утробе. Она задвигала низом своего живота и зада, ловя головку члена влагащем, ставшим от охватившего Фроську нетерпения влажным.

Наконец сам барин не выдержал этой сладострастной пытки и утопил головку своего члена в устье влагалища, а затем с силой вогнал его в туго раздавшуюся девственную глубину. Острая мгновенная боль вдруг пронзила девушку, заставив ее невольно вскрикнуть, а затем необъяснимое блаженство разлилось по телу и она потеряла чувство восприятия времени.

Так вот, поздняя осень, низкие и тяжёлые облака плывут медленно и надрывно. Моросит мелкий неприятный дождь, дует холодный ветер. Дача в деревне, сложенная из сосновых брёвен, большая кирпичная печь, побелённая и дымная. На улице такая мерзкая погода, что и носу не хочется показывать за дверь. В 70 метрах от дома, через тропинку, бежит неширокая речка, вся в ивах, мутная и страшная. Шириной всего в 3 метра, неспокойная. А если присмотреться в воду, можно увидеть тёмно-зелёные водоросли, распустившие свои волосы по течению. А рядом малиновые кусты, одинокие и колючие. Где-то далеко гудит последняя электричка, и уже нет способа вырваться отсюда в город, машин тут нет. От станции до дачи пешком два километра, но в такую погоду лучше и не пытаться. Грязь, слякоть, и тоска.
Смотрю я в окошко, заплёванное дождём, и не знаю, что делать. Из окна не виден весь огород, но я знаю, что напротив кустов облепихи, в углу, рядом с поленницей, стоит банька, чёрная, покосившаяся от времени. Шифер на крыше побит местами, а кое-где куски рубероида шлёпают по доскам, словно грубые мухобойки.
Я решил растопить баню, только ищу, где висит ключ от неё. Вон он, висит рядом с ветровкой, на вешалке. Ключ есть, теперь нужно найти кочергу и топор, на случай, если придётся рубить поленца. Одеваюсь, запахиваю воротник, и в сапогах выхожу в печальное утро. Какие низкие тучи! Рукой можно достать. Мурашки по коже бегут, как-то не по себе. Нужно постоять, привыкнуть к холодному ветру, спрятать руки в карманы, пока не обветрились.
Постоял, поёжился, огляделся. Вон поленница, к счастью закрытая плёнкой – значит дрова сухие. Слава богу! Иду к бане, открываю двери. Ключ скрипит в замке, не хочет пускать меня внутрь. Дверь открыта, захожу в предбанник, холодный и нежилой. Газеты старые лежат, тряпки какие-то, ведро и ковшик у стены. Лавка пустая. У стены, прислонившись, стоит зеркало, в тёмных старческих, пигментных пятнах.
Глянул в зеркало, а на меня из зеркала смотрит рыжий пацан, в ветровке, с топором в руке. Ах ты, чёрт, зачем же я топор-то из рук ещё не выпустил? Забыл совсем про него, в нём уже нету надобности, дрова порублены отлично, это я заметил, проходя мимо поленницы. Открываю толстую дверь в парную. Паутина на крохотном окошке. Полумрак в парилке, и печь в углу, чугунная, со следами оплывшей сварки.
Ну что же! Пожалуй, начну хозяйничать. Двери настежь! Пусть ветер продует воздух в бане, нагонит свежести и прохлады. А ведь что ни говори, а осенний ветер очень бодрит. Ну, вот и пусть он бодрит. А мне, между тем, необходимо проверить вытяжку,принести колышек, нащипать лучины, и натаскать воды в бак. Если кто не знает, то бак приварен к печи, он над каменкой прямо. Заглядываю в бак, на дне вижу немного воды. В полумраке вода кажется ржавой, и я открываю кран, что бы выпустить её. Шлёпающим звуком вода вытекает и падает на доски пола. Провожаю взглядом ручеёк.
Так, что у нас в печке? Открываю задвижку, и с облегчением вижу, что пепла нет. Ну да, я же сам чистил в прошлый раз, забыл уже. Взял газету, что бы зажечь маленький факел для проверки вытяжки, и выяснилось, что спички я дома забыл. Ну ладно, пойду домой, заодно прихвачу ножик для лучины.
Газета загорается неохотно, мерцая, освещает нутро печки. Дым, погуляв, начинает тянуться вертикально вверх, в трубу. Есть, тяга есть. Открываю задвижку полностью. Отлично, теперь нащипать лучины, и аккуратно уложить в печке крест накрест. Сверху сложить пять или шесть колышков, и поджечь всё это. Ах, как славно загорелось!
Ну всё, самое важное сделано, печь разгорается. Теперь воды надо натаскать в бак. Входит в бак сорок вёдер, но я натаскаю вёдер двадцать, не больше. Мне хватит одному. Теперь вопрос, откуда воду брать? Из водопровода, при помощи шланга, можно в пять минут бак набрать. Я уже было двинулся в сторону крана, в огороде, но передумал. Из речки! Возьму воду из реки! Буду париться настоящим, диким паром.
Ох, нелегко с двумя вёдрами бегать по скользкой пожухлой траве, ноги скользят, вода выплёскивается. А даже хорошо, что я решил воду из речки брать, аж вспотел, таскаючи вёдра. Разогрелся, руки раззудились, плечи заработали, спина напряглась. Вот она, радость физической работы! Когда слышишь и чувствуешь, как мышцы оживают, напрягаются и расслабляются, радость жизни охватывает всю душу.
Вот и вода натаскана, ветровка брошена в предбаннике, а в печке потрескивают колышки. Теперь не зевай, знай подкладывай. Как только печь загудит, необходимо поддерживать постоянный огонь, пока вода в бачке не закипит. А на это уходит часа четыре, не меньше. За это время нужно вернуться домой, слазить на чердак, и выбрать два берёзовых веника, покрепче. Веники нужны такие, что бы листочки не отпали, при первом ударе, а держались всю парилку, как приклеенные. Пожалуй, эти два подойдут.
Теперь баню вымыть, пока печь топится. А уже жарко в бане, и свитер надо снять, а то, как бы не простыть, выходя на улицу, с пылу, с жару. Воду плеснуть на пол, вымыть пол, потом полог не забыть. А окошечко мыть не буду, пускай мутным будет. Когда баня будет готова, вечером, тусклый свет маленькой лампочки под потолком будет отражаться в окошке, как в зеркале.
Ага, вот, кажется, и вода в котле закипела! А на душе-то как радостно, и не описать! Предвкушение секса лучше самого секса, говорят некоторые неврастеники. К бане это не относится, к счастью. Наконец, баня чисто вымыта, полог блестит, печь трещит и вода кипит. Кто сказал, что в России тоскливая осень? Она для тех тоскливая, кто про баню не слышал. А для тех, кто слышал – осень золотая. Даже когда дождливая и пасмурная.
Теперь бежать домой, ставить полный чайник воды на плиту. Плита-то, тоже на печи расположена, это не газовая плита, а настоящая, из чугунных кругов, горячая от печи. В доме печь в пять раз больше, чем в бане, а жару от неё не много, только что бы в доме тепло было, и что бы готовить на плите. А что ещё нужно? Стало быть, чайник поставлен, а в воду брошены листья облепихи, крыжовника, малины, одним словом, всей зелени, которая ещё есть в огороде. Ну и конечно, полпачки индийского чая. Для вкуса. Но чайник надо хитро расположить на плите, что бы раньше времени не закипел, а, закипая, не выкипел. Тут тоже есть способ, нужно рассекатель на чугун положить – тогда и не выкипит. Теперь назад, в баню.
Отлично, вода кипит вовсю, больше нельзя подкладывать в печь, и дверь надо распахнуть пошире. Сейчас самый важный момент всей процедуры, нельзя допустить, что бы угарный газ, даже в малых количествах, проник в парилку из печи. Значит, двери на распашку! Как душу на распашку, так и дверь ногой открыть, да так, что бы все петли ахнули. А сейчас дать дровам прогореть до конца, не мешать. Пепел сам осядет, равновесие наступит, а вот тогда предпоследний штрих.
Сперва зайду в парилку, и буду смотреть, как угли прогорают. Больше всего на свете люблю сидеть на корточках перед приоткрытой печкой, и смотреть, как тлеют угли. Я могу часами сидеть, не шелохнувшись, смотреть на мерцающий свет, и ни о чём не думать. Сижу перед печкой, и не думаю ни о чём. Мне 17 лет, и я ещё не знаю, что у меня впереди. И даже я не подозреваю, что эта баня – моя последняя. Да и осень эта тоже последняя, в России последняя. Но я ещё ничего не знаю, и сижу, как собачонка, вдыхаю запах печи и осени.
Ну вот, прогорели угли. Теперь не зевай! Бегу за совком железным, и выгребаю весь пепел, с ещё кое-где тлеющими угольками. Весь пепел выгребаю дочиста, и складываю в специальное ведёрко. Когда я удостовериваюсь, что печь чиста от углей, и более нечему тлеть, только тогда я прикрываю дверцу печи. Ах, как славно кипит вода в бачке! Печь гудит от жара, и близко я не могу уже стоять, и пот льёт с лица. Выхожу из парилки, а дверь затворяю за собой на полотенце. Буду ждать, как минимум четыре часа, пока баня выстоится, прокалится сама, и, не знаю, что в ней должно произойти, пока баня станет баней. Всё, больше мне тут делать нечего до вечера.
Странно, я и не заметил, как прошло противное унылое утро, и уже день на дворе. Правда, день ничем не отличается от утра, такой же моросящий дождь и порывы ветра. Оглядываясь, смотрю через плечо на баню. Какая она бедная. Вот, у некоторых бани - как признак благополучия, а у меня…Сложена из сосновых шпал, конечно, не смолёных. Сосновые шпалы, только что напиленные - белые, как снег. Раньше банька и была белая, а со временем почернела. Прямо, как человек. Тут я стихи Игоря Губермана вспоминаю:
Я в отрыве от общества не был,
И в итоге прожитого века,
Нету места в душе моей, где бы,
Не ступала нога человека.
Точнее и не скажешь. Всегда завидовал тем, кто может стихи писать.
Ждать, пока баня дойдёт – самое трудное. Нужно найти себе занятие. Чем можно заняться в доме? Пока нечем. Иду к реке, и стою на скользком берегу, наблюдая течение воды. На воду тоже можно долго смотреть, до рези в глазах. Я, наверное, один во всём дачном кооперативе. Оказался в такое время на даче, да ещё один. Стою над водой, а волосы намокли от дождя, и капли падают с ресниц. Довольно, пойду в дом.
Осталось ждать баню ещё пару часов. Сейчас надо выпить чаю, побольше. В парилке, за один раз, можно потерять до четырёх – пяти килограммов живого веса, с потом. Стало быть, необходимо позаботиться о достаточном количестве жидкости в теле. Люблю такой вот, непонятно какой, чай. Зелёный, свежий, горячий. Выпиваю три кружки чая. Теперь откинуться назад, и закрыть глаза. Отдохнуть, собраться с мыслями. Я всегда в баню иду, как на торжественный вечер, собравшись с мыслями. Хорош сидеть! Надо приготовить чистое бельё, застелить постель свежими хрустящими простынями, и подбросить в печку пару поленьев, что бы тепла хватило на всю ночь.
Между тем уже стемнело. Как быстро пролетел день! Сколько дней так пролетает? К сожалению, много. Очень много. Но этот день не из числа просто так пролетевших. В этот день будет парилка, вернее в этот вечер. Всё уже готово, и бельё, и полотенца, и простынь. Полный чайник свежего чая опять на плите, ждёт меня, когда я, совершенно обессиленный, вернусь через два часа из бани. Ну всё, пошёл я.
Захожу в предбанник, скидываю одежду, и стою перед зеркалом совершенно голый. Всё тело в мурашках. Какой я смешной, когда без одежды! Многие люди очень смешные, когда голые. Ничего не скрыть, ничего не спрятать. Стою, ёжусь от холода, тру свои плечи, пытаясь согреться, не решаюсь шагнуть вовнутрь. Однако берусь за ручку, и с силой распахиваю дверь в парилку. Ах!
Даже не рассчитывал на то, что так баня выстоится. Великолепно, не припомню, когда в последний раз, вот так вот баня получалась. Дверь затворяю на полотенце. На это есть причина: когда поддаёшь на каменку, от пара может вышибить дверь, что бы этого не произошло, закрываю на полотенце. Под потолком тускло светит маленькая лампа в тяжёлом футляре, из литого толстого стекла. В первую очередь нужно взять ковш и обдать таз кипятком. Готово, теперь беру оба веника, и запариваю их кипящей водой из бака, в том же тазу. Осторожно беру кочергу, за деревянную ручку, и приоткрываю каменку. Большие валуны, прокаленные и щёлкающие, ждут своего часа.
Некоторые надевают варежки в баню, что бы не обжечь руки. Я никогда так не делал. Я хочу чувствовать жар всем телом, и руками, в том числе. Подхватываю ковшик, и набираю немного воды из кипящего котла. Плескаю на каменку совсем чуть-чуть. Камни протяжно стонут, тихонько-тихонько.
Кожа светится, пот начинает выделяться каплями, капли становятся больше, и, не выдержав своего веса, катятся вниз по животу, рукам, плечам, спине, ногам. Какое ощущение интересное, как будто, с каплями душа вытекает из тела, и тело становится легче. Теперь ждать. Ждать, пока не откроются все поры, пока тело не начнёт дышать всей кожей. Ещё минутку стою. Всё, теперь! Нельзя больше медлить, время!
Набираю полковша из бака, и плескаю на камни. С диким свистом, надорванно, пар вырывается из печи, и бьёт в дверь. Ха, меня на это не возьмёшь! Полотенце в двери не зря заложено, дверь не открыть. И пар весь будет мой, без остатка.
Ой, хорошо! Пошло дело, пот льётся ручьями, без задержки, тело тает. Ещё ковш, и сразу ещё. Ещё один. Так. Не могу вдохнуть в себя раскалённый воздух. Осторожно пытаюсь втягивать в себя жар, но горят ноздри. Руки жжёт до боли. Отлично, вот оно, то, ради чего я весь день колдовал перед печкой. Привыкнуть, немного постоять, провести рукой по воздуху, убедиться, что коже не грозит ожог. Самое то! Теперь берусь за веник, и медленно, сотрясая на пол капли с листьев, машу им в воздухе, давая венику высохнуть на пару. Жарко, чёрт побери, как жарко!
А сейчас началось. Аккуратно провожу веником по ногам, похлопываю живот и грудь, руки, и спускаюсь к ногам. Тело ноет от истомы, пот льёт беспрерывно. Начинаю легонько стегать себя веником, но не в полсилы даже, а в четверть.
Хорошо, тело открылось, теперь на воздух бежать, дать отдых короткий себе. Кидаю веник в тазик, распахиваю дверь, и падаю на лавку в предбаннике, прямо на простынь. Сводит скулы от блаженства! Ага, вдруг тело пронзило миллионом иголок. Вот она, встреча жара и холода. На улице немногим больше нуля градусов, а мне ничуть не холодно, только гудит тело, гудит, как печь. Смотрю на живот, на ноги, на руки. На равномерном красном цвете горячей кожи начинают проступать белые пятна. Верный признак того, что кожа остывает, и пора обратно, в горячую парилку.
Влетаю, хлопая дверью. Спазм. Не могу вдохнуть раскалённый воздух сразу после предбанника. Стою две секунды, и вдруг оттаиваю. Вздыхаю как-то тихо, и опускается грудь, расслабляются руки, мышцы спины отпускают хватку. Наклоняюсь к самому полу, и чувствую, как растягиваются связки, как приятно заныли под коленом растянутые сухожилия.
Всё, пора за работу. Наливаю один за другим три полных ковша, и плескаю в камни. Сильный удар пара выбил из меня целую реку пота, светлого, как слеза. Вся грязь, чёрный пот, вышел ещё в первый раз. Теперь осталась чистая вода, которая, выходя, вычищает меня изнутри. Душу вычищает, как тело. Хватаю веник, и начинаю хлестать себя в полсилы по ногам и спине. По спине, и по шее. Теперь руки и живот. Вот это жар! Вдруг вижу, как из сосновой шпалы, на уровне моего лица, выступает светлая слезящаяся капля смолы. Вытапливается прямо на моих глазах. Жаль мне того, кто не видел, как плачет сосна в бане! От души жалко.
И вот, баня наполняется ароматом леса, хвойного леса. Вдохнуть ещё три раза, и бросив веник в таз – вылететь к чёртовой матери из парилки! Второй перерыв. Падаю на лавку, уже зная, что в третий заход – самый главный – себя не пощажу. Открываю дверь на улицу, моргаю посветлевшими глазами, вижу, как от меня поднимается пар. А сам уже предвкушаю третий, самый главный заход после которого, я уже вовсе лишусь сил и веса.
С силой вдохнув воздух, вхожу в третий раз в парилку. Не жду более ничего, не привыкаю к жару, напротив. Как был, с иголками в теле, швыряю полный ковш в камни. Вот он, пар. Настоящий пар выстоявшейся бани, вот он, аромат сосновых слёз. Более ничего не опасаясь, начинаю поддавать жару, зная, что этот заход – последний, и уже нельзя сомневаться и медлить. Поддаю до того, что уши жжёт огнём, и не могу водить руками по горячему воздуху. Плюю на боль, беру веник, второй, который лежал в тазу и распаривался, и уже не жалея себя, начинаю стегать, что есть мочи. Так, сильнее.
Нестерпимый жар, хочется выскочить, но я продолжаю стегать себя изо всех сил. Всё тело, от спины, через ноги, по животу и груди. На лету перехватываю веник другой рукой, и обхожу всё тело с другой стороны. Я уже знаю, что сделаю в третий раз, когда выйду. И поэтому не жалею сил, и себя. Ещё ковш, и ещё один. Теперь уже, в полном исступлении, луплю себя остатками сил, а руки уже не держат веника. Проблеском воли, заставляю себя нанести ещё три или четыре удара по груди, бросаю веник прямо на пол, и уже ни о чём не заботясь, пинком открываю дверь и вываливаюсь наружу.
Всё, вот и всё, теперь нет ни сил, ни желаний, кроме одного. Не глядя на простынь, голый и раскалённый, шагаю из освещённого предбанника прямо в звёздную ночь. Перестал дождь, небо просветлело, и луна повисла над баней, и быстрые облака под ней проносятся. Не раздумывая о том, что меня может кто-нибудь увидеть, бегу по мокрой траве прямо на берег, и с замершим от нахлынувшего спазма, дыханием, бросаюсь в чёрную бездну реки.
А-а-а-а-а-а! Дух захватило от соединения с ледяной водой! Кровь застыла на мгновение, и я умер. А через полсекунды удар! Я ожил внезапно! Вынырнул прямо в луну, хватая ртом воздух, расшвыривая руками воду, крича во всё горло! Вот она, невесомость, вот как душа покидает тело! Эйфория, ранее не испытанная, захлестнула всё моё существо, я больше не думал ни о чём, а только окунался в воду, в страшную бездну, и выныривал опять.
Выдохнул весь воздух, и нырнул ко дну. Открыл глаза под водой, и не увидел ничего, кроме мрака. Ах, как хорошо! Нет сил передать, что я чувствую. Так чувствует себя эмбрион, темнота и блаженство его обнимают со всех сторон. Выныриваю. Оказалось, меня порядочно отнесло течением, поэтому я плыву к берегу, ступаю на мель, и вылажу в топкий песок чужого пляжка. Всё, бегу голый в ночи, в сторону дачи, влетаю в баню, выпускаю весь жар из парилки, и окатываю себя берёзовой водой от запаренных веников, из таза.
Выхожу в предбанник, докрасна растираюсь свежим махровым полотенцем, и со звенящим телом, иду в дом, в тёплый дом. Сажусь за стол, наливаю себе в кружку горячего чаю, и пью медленно, наслаждаясь жизнью. Смотрю в чёрное окно, и пью, пью, пью.
После четырёх стаканов чая, встаю, и, совершенно обессиленный, иду к постели, распахиваю одеяло, и падаю на хрустящее холодное постельное бельё. Моё тело пронзает слабая струя энергии от простыни, и я кутаюсь в одеяло. Совсем без сил и желаний, абсолютно счастливый и здоровый, закрываю глаза и засыпаю в тёплом доме с печкой. И мне снится, что я летаю.
Вот так. Это мои последние воспоминания о бане, о России. Последние светлые. А вы говорите, сауна. Какая к чёрту сауна? Нету никаких саун в мире, ничего нету, только осенняя ночь, и остывающая баня. Всё.